Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

А потом безусый корнет отплыл в составе полка в Индию, ибо начиналась афганская война[84]. Это была длительная, исполненная горечи кампания, из которой младший офицер вернулся в Англию уже капитаном (правда, отнюдь не уверенным, что герой Кандагара более достоин зависти, чем кадет, игравший в бадминтон в саду где-то между Старкроссом и Эксетером). Из писем он знал, что сестры Уилмот были представлены ко двору – причем одновременно, в одной и той же гостиной – и рука об руку дебютировали в свете. Разница в возрасте у них была всего один год, и Беатрис добилась, чтобы им позволили вместе пройти волнительную процедуру, хотя искушенная тетка считала такое решение ошибочным, объяснив это тем, что каждая из них умалится во мнении света.

Однако тетушка ошиблась. Общество было взбудоражено уже самим фактом, что появились сразу две дебютантки – обе прехорошенькие, с равным приданым, резвые и свежие, как первый весенний цвет. Обе мисс Уилмот вызвали восхищение; от поклонников отбою не было. Ни один праздник, пусть не масштабный, не обходился без них. Когда сестрички слегли, подцепив инфлюэнцу, Мейфэр погрузился в траур.

Между апрелем и августом каждая сестра получила немало предложений. Привередничали обе, но Лусилла была просто несносна. Она отказала нескольким соискателям, хотя с любым из них могла бы возвысить как собственный, так и семейный статус. Тетка, миссис Монтрессор, сумевшая сплавить замуж трех дочек-бесприданниц (притом столь быстро и ловко, что любой делец восхитился бы), была взбешена разборчивостью Лусиллы.

– Тебе что же, папу римского подавай? – съязвила миссис Монтрессор.

– Думаю, тройная корона[85] могла бы меня прельстить, только ведь он непременно будет стариком – они все старики, – ответила Лусилла, не утруждая себя в разговоре с близкими правильным построением фраз.

Свет немало удивился, когда успешным претендентом на руку Беатрис был объявлен лорд Холвердин, обладатель запятнанной репутации, известный своей страстью играть на скачках. Впрочем, он отличался красотой и развязностью, держался горделиво – высокомерие этого сорта легко может вызвать восторг совсем молоденькой дебютантки, особенно если та не знает жизни и не догадывается о темных безднах, что скрыты за безупречными манерами.

Нет сомнений, что Холвердин увлекся Беатрис, и именно искренняя страсть внушила его действиям и огонь, и напор, необходимые тому, чья цель – богатая наследница.

Они поженились, и весь первый год Беатрис была абсолютно счастлива. Затем надвинулась тень размолвок, а вскоре холодный ветер супружеского безразличия стал гулять по домашнему раю. Далеко не сразу молодая жена поняла, что за человек ее муж. До нее долетали истории из его прошлого, а что до фактов настоящего, она была им свидетельницей. Гименей перевернул свой факел, и святое пламя погасло навеки.

Беатрис была из тех, кого называют сильными духом. Она вышла замуж своей волей, никого не послушалась – и теперь противостояла инсинуациям своей лондонской тетки, игнорировала предубеждения и предостережения тетки деревенской. Единожды сделав выбор, она из гордости не позволяла себе жаловаться даже самым дорогим и близким людям. В свете знали об ее горестях, поскольку их перемалывала языками прислуга да соседи-помещики; кроме того, в Холвердине, прежде гостеприимном, уж больше не устраивали приемов.

Одной только Лусилле было досконально известно, как страдает леди Холвердин, хотя и ей Беатрис не открывала своего сердца. Но Лусилла ведь жила при сестре, причем по своей воле, сама же сокращая для себя шансы на замужество.

Сила взаимной привязанности между сестрами поистине изумляла – иначе Лусилле не снести бы нападок зятя, которого бесило присутствие свояченицы. Однако Лусилла была не из тех молодых женщин, что тушуются от мужской грубости: каждый выпад лорда Холвердина она встречала презрительным смехом.

– Вы ведь не думаете, будто я здесь живу для вашего удовольствия? – говорила Лусилла. – Не воображаете, будто меня волнует, рады вы мне или нет?

Беатрис убеждала сестру подыскать лучшее пристанище, раз уж Лусилла упорно отказывает претендентам, каждый из которых дал бы ей супружескую заботу и достойное положение в обществе. Да что там – для такой привлекательной барышни, как Лусилла, любой дом оказался бы приятнее, чем Холвердин, где уныние если и прерывалось, то лишь вторжением шумных «лошадников». Лусилла оставалась тверже алмаза.

– Я не пойду замуж без истинной любви, – заявила она Беатрис. – Но и не желаю жить сама по себе, в статусе старой девы. Что до его милости – je m’en fiche[86]. Пикировки с лордом Холвердином лишь бодрят меня. Я вполне счастлива в этом доме. У нас с тобой, Беатрис, есть лошади и собаки; все старые слуги – на нашей стороне, и вдобавок мы располагаем садом, который нам дорог. Что еще нужно для счастья? Если же ты и дальше будешь настаивать на моем отъезде, я велю перенести свои вещи в кедровую спальню; я там поселюсь, мне, возможно, явится привидение, и тогда я умру, как умерли несчастные малютки.

Лусилла имела в виду события давних лет, говорила о фактах подтвержденных.

При первом лорде Холвердине в кедровой спальне ночевали его девятилетний сын и семилетняя дочка; периодически детям являлось нечто ужасное – как они рассказывали няньке, чудище нависало над их постельками. Однако рассказы были путанные, да и «чудище» посещало детей редко, поэтому взрослые списали все на дурные сны. Однако и мальчик, и девочка умерли в течение одного года – и тогда-то в умах невежественных и склонных к суеверию вся история получила новое звучание. Смутное детское видение стали считать предвестием беды, и за кедровой спальней прочно закрепилась репутация обиталища призрака. За полторы сотни лет потусторонняя сущность, даром что нечасто себя являла, сделалась неотъемлемым атрибутом господского дома, и даже легчайшее сомнение в наличии призрака, высказанное в деревне ли Холвердин или хоть в гостиной викария, гарантированно встречалось многозначительным покачиванием голов и заверениями, что вот этот-то случай как раз подтвержден и доказательства бесспорны. Прочие истории о призраках, пожалуй, пустые слухи, а холвердинское привидение – факт.

– Никто так и не смог объяснить мне природу этой сущности! – торжественно заключила Лусилла за чаем в семействе викария, каковое семейство было недостаточно светским, а потому в летнее время обедало в три пополудни, а чаепитие устраивало в шесть вечера, чтобы еще успеть прогуляться перед сном. – Вот это-то меня больше всего и занимает, когда речь идет о холвердинском привидении. Похоже, никому о нем ничего не известно. Когда я сама ночевала в кедровой спальне…

На этой фразе две младшие дщери семейства – обе в том возрасте, когда