Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

узами брака уже в первый сезон. Он убедил себя в ее разборчивости; он тешился уверенностью, будто в сердце Беатрис ему отведен укромный уголок, а потому она никогда не увлечется чужаком. Он дерзновенно рассчитывал, что через несколько лет трудной службы вернется – и найдет свою кузину все еще в девицах, жаждущую быть завоеванной. Он осознал всю беспочвенность своих надежд, когда надежды не осталось вовсе.

И вот не успел он приехать в Лондон, а уж слышит, как имя леди Холвердин треплют его старый приятель генерал Палмер и мистер Сопер-Снарл! Первым делом Оскар Донелли отправился навестить отца и своих родных сестер. В пасторском доме на юге Ирландии он провел вторую половину июля и начало августа, но теперь долг был исполнен и Донелли, обратив взоры к Йоркширу, предпринял долгое путешествие через всю страну, прямо из валлийского порта Холихед. Ему удалось попасть в Йорк аккурат на летние скачки (он знал заранее, что там будут лорд и леди Холвердин).

Погода стояла дивная, древний город, переполненный любителями скачек, так и бурлил. Цены на спальные места даже в самых захудалых меблированных комнатах взлетели до максимума. К счастью, у Донелли имелись приятели в воинской части – они-то и обеспечили ему приют в казарме на трое суток, и с ними он отправился в Нейвсмайр.

Впрочем, он быстро оставил приятелей возле конюшен под тем предлогом, что ему нужно кое-кого повидать на трибунах, ибо внимательный взгляд на экипажи убедил его в том, что лорд и леди Холвердин не обретаются среди второразрядных зрителей, для которых забег означает повод для пикника в гуще нарядной толпы, притом со всеми атрибутами – цыганами, акробатами, бродячими музыкантами и попрошайками всех сортов. Что до черных менестрелей – эфиопских исполнителей серенад, в ту эпоху в Англии о них еще и не слыхивали.

Тишина высокой трибуны (сравнительная, разумеется, ибо здесь были заняты почти все места) оказала на капитана Донелли успокаивающий эффект, и он без труда нашел тех, кого искал. Они сидели в первом ряду с краю – две высокие дамы в похожих платьях из муслина цвета лаванды, в соломенных шляпках и черных шелковых шарфах. Нынешняя модница сочла бы их наряды нелепыми, но по тем временам они были изящны и элегантны. Читатель, если сомневается, может обратиться к роману Диккенса «Жизнь и приключения Николаса Никльби» или полистать иллюстрации к произведениям Бальзака, где непременно обнаружит простоту нарядов, весьма подходящих к грациозной фигуре.

Капитан Донелли, во всяком случае, решил, что еще никогда не видел лица милее, чем то, которое улыбнулось ему из-под полей деревенской шляпки.

– Беатрис! – воскликнул он, простирая к кузине обе руки.

– Нет, я – Лусилла. Беатрис поглощена лошадьми, она вас и не заметила. Как сильно вы загорели! Когда вы вернулись домой?

– Четыре недели назад. Не стану даже спрашивать вас о здоровье. Эти румяные щечки говорят сами за себя.

– Будь я молочницей, мне следовало бы сейчас сделать книксен в благодарность за ваш комплимент; увы, румянец щек стоит на последнем месте в списке качеств, которые желает ассоциировать с собой молодая леди. Румянец ныне – дурной тон. Малокровие и хрупкость – вот необходимые атрибуты светской красавицы.

– На малокровных красавиц я вдоволь нагляделся в Индии, а здесь, дома, меня очаровывает вид здравия и благополучия. Как поживает леди Холвердин?

– Вот сами ее и спросите. Беатрис, капитан Донелли ждет, чтобы его приветствовали как героя после всех опасностей, пережитых в Пенджабе.

Беатрис встала и приблизилась к сестре и кузену. Капитан Донелли нашел ее переменившейся. Перед ним была уже не прежняя беззаботная девушка, которую он помнил с девонширских времен. Печали оставили на ней свой след. Раньше Лусилла терялась в тени старшей сестры: в свои шестнадцать все еще незаметная, она не обещала пышного цветения. Беатрис, напротив, из прелестного бутона как раз превращалась в ослепительную розу. Теперь розой была Лусилла, а Беатрис хоть и поблекла, но зато с таким достоинством держала голову на своей стройной шее, что показалась Оскару даже интереснее, чем в пору девичества.

Здороваясь с ним, она покраснела, потом вздохнула. Румянец указывал на невинный роман с кузеном – давно законченный, почти-почти забытый. Вздох говорил о страданиях, выпавших ей за время разлуки. В следующую минуту на первый план выступила светская дама.

– Вы видели Холвердина? Нет? Он где-то на скаковом кругу или в денниках, полагаю. В сегодняшнем забеге участвуют две его лошади – и обе, кажется, обречены на проигрыш. Вы, должно быть, рады вернуться в Англию с этой гадкой войны? Сколько ужасов, сколько страданий! Мое сердце кровоточило, когда я читала об этой кошмарной трагедии, как и сердце каждого англичанина.

Они уселись рядом и заговорили – серьезно, честно, как родные брат и сестра. Оскар рассказывал о себе и о боях, но жизни Беатрис, ее замужества и переживаний эти двое едва коснулись.

– Ваш дом совсем недалеко отсюда, не так ли? – словно между прочим уточнил Оскар уже после забега.

Одна холвердинская лошадь пришла третьей, с большим отрывом от скакуна, занявшего второе место, другая затерялась среди замыкающих. Беатрис явно была огорчена, хотя с самого начала считала неминуемым проигрыш обеих лошадей своего супруга.

– До Холвердин на девятнадцать миль. Не знаю, близко это по-вашему или не очень.

– Вы уедете домой нынче же?

– Нет. Мы с Лусиллой – и лорд Холвердин – остановились здесь, в гостинице. Мы отбываем только завтра вечером, но, думаю, мой муж посмотрит еще и последний заезд и выдвинется домой в субботу.

Тут явился Холвердин, сердитый из-за проигрыша, но разгоряченный вином, в том состоянии особого, яростного оживления, которое сделалось заметным, когда он многословно приветствовал родственника жены.

– Вы, конечно, ужинаете с нами в «Рояле», капитан Донелли; начнем ровно в семь. Обещаю «Моеt», какого вы, верно, давненько не пивали.

Оскар объяснил, что живет в казарме: едва ли с его стороны будет учтиво отказаться от ужина в офицерском собрании.

– К чертям офицерское собрание! Я знаю ваших приятелей, они знают меня. Приводите их с собой – в любом количестве. Так будет еще веселее.

– Я бы лучше заглянул на часок после ужина, если позволите.

– Как вам угодно, друг мой! – воскликнул его милость и ушел, чтобы присоединиться к субъектам сомнительного вида и заглушить говором и хохотом самых громкоголосых из этой компании.

При нем его жена не проронила ни слова; Оскар заметил, как коробит ее каждый звук этого зычного голоса, каждый взрыв неуместного смеха. Леди Холвердин сидела, устремив взоры на плоскость Нейвсмайра, но ее