Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

– Не надо, прошу тебя. Ехать далеко, по утрам теперь холодно – ты озябнешь, а с этим не шутят!

– Не настолько я изнеженная, Максим. Жизнь среди этих дивных лесов дала мне силу львицы!

– О моя львица! – воскликнул Максим и покрыл поцелуями милое свежее личико. – О королева моих лесов – и моего сердца!

В сводчатом холле ударили в гонг – сигнал переодеваться к ужину. Максим поспешил сменить платье и распорядиться, чтобы собрали его вещи и подали экипаж ровно к десяти. Омнибус до Дижона отходил от местной станции в одиннадцать двадцать, успевал к парижскому скорому – значит, в столице Максим будет утром, с двумя-тремя часами в запасе до того времени, когда, как он надеялся, его впустят в смотровую великого доктора Бьяншона.

За ужином он говорил и смеялся с преувеличенной оживленностью человека, который старается скрыть сердечную рану. Вивьен тоже фонтанировал весельем – пересказывал свои лучшие произведения, блистал остроумием в ответных репликах, правда, являя чуть больше дерзости, чем обычно. Если бы Максим де Сен-Валье не был во власти мрачных дум, его, пожалуй, покоробили бы отдельные фразы Вивьена, но при сложившихся обстоятельствах он едва ли слышал сказанное другими и уж тем более не вникал в смысл; мало того – он почти не задумывался над собственными словами. В такой горячке он был, когда подали кофе и крепкие напитки и когда, чуть позднее, мажордом объявил, что экипаж подан. Камердинер, который давно уложил вещи господина, ждал на крыльце.

Максим наскоро простился с женой и гостями и отправился в путь.

Доктор Бьяншон велел впустить его без очереди, хотя уже в девять утра приемная была полна народу, но с Максимом де Сен-Валье этот гений медицины встречался в обществе, а потому отнесся к нему как к другу.

– Дражайший Сен-Валье, примите мои поздравления касательно внешнего вида. С нашей последней встречи вот в этом самом кабинете вы словно помолодели на десять лет. Позвольте спросить, какая Медея варила вас в волшебном котле?[72]

– Не было других Медей – только моя жена. А лекарство – полтора года полного счастья!

– Ах, именно такую терапию мы столь часто прописываем пациентам; увы, ни один аптекарь не может изготовить это снадобье. Значит, вы приехали похвалиться здоровьем и ждете дружеского совета, как дожить до ста лет? – смеясь, предположил Бьяншон.

Слишком часто случаи из практики заставляли его мрачнеть, так что прославленный доктор хватался за каждую возможность улыбнуться.

– Нет, я приехал ради тщательного врачебного осмотра; хочу выяснить, не таится ли в моем теле какой-нибудь недуг.

– У вас есть жалобы? – уточнил Бьяншон, пристальным взглядом давая понять, что для него внешняя оболочка пациента, включая сюртук и жилет, является всего-навсего чем-то вроде стеклянного футляра, сквозь который видна вся телесная механика.

– Нет, никогда в жизни я себя лучше не чувствовал.

– И, однако, по своей воле отдаетесь на милость стетоскопа и сфигмометра. Похвальная предусмотрительность. Сделайте одолжение, снимите сюртук и жилет.

Доктор Бьяншон произвел тщательнейший осмотр – простукал и прослушал Максиму и грудную клетку, и живот, – после чего с улыбкой выдал заключение:

– Пульс у вас капитальный, так что обойдемся без сфигмометра, который мне очень пригождается с пациентами-алкоголиками. В прошлый раз я сказал вам, что ваш организм в полном порядке, и сейчас с уверенностью подтверждаю, что внутри вы столь же благополучны, сколь привлекательны снаружи. Никаких гробов повапленных, mon ami[73], – добавил Бьяншон, дружески похлопав по груди своего пациента.

– То есть внезапная смерть через три-четыре дня мне не грозит?

– Нет, если только вы не угодите под омнибус и не окажетесь слишком близко к коварному приятелю, который продерется сквозь заросли, чтобы ткнуть вам в ребра ружейное дуло. Иными словами, не бойтесь умереть от телесного недуга. Сердце и легкие у вас в превосходном состоянии.

– Слава богу! – с чувством воскликнул Максим.

– Другое дело – откуда эти страхи? Наверное, вы нервничали, что-то вас беспокоило? Ведь не ради встречи со мной вы проделали столь долгий путь?

– Глупая фантазия. Просто я слишком счастлив сейчас, чтобы не чувствовать опасений. Прощайте; приезжайте в Сен-Валье, когда найдете время.

– Как раз времени-то мне найти и не удается. А впрочем, я буду рад погостить у вас в шато пару дней, когда парижане разъедутся по курортам. Хотя… Именно в этот сезон, как правило, обнаруживаются крайне занятные случаи в больницах, и я всегда пользуюсь возможностью усовершенствоваться в профессии.

Максим и его жена владели домом на рю де Варенн – он достался Люси в наследство от первого мужа. Это был небольшой особнячок с двориком и садиком, порядок в нем поддерживала чета пожилых слуг. Максим послал к ним камердинера, а когда, чуть позже, явился сам, его ждал обильный завтрак, поданный в библиотеку, которую Люси предоставила ему в полное распоряжение.

Даром что дом был невелик и содержался в чистоте, Максим места себе не находил. Каждая комната тяготила его, казалась пустой и заброшенной. Он поспешил надеть шляпу и отправиться на прогулку – сначала на Елисейские Поля, затем в Венсенский лес, но не переставал считать минуты до восьмичасового скорого поезда, которому надлежало увезти его на юг.

Заверения Бьяншона отнюдь не развеяли страхов. Максим не успокоился, вопреки благоприятному прогнозу. Куда бы он ни шел, перед его мысленным взором стоял, указуя на закатное солнце, старый друг с печальными пророческими глазами – и это-то видение застило Максиму любой повод для радости. Он прокручивал в уме давние дни, проведенные под сенью Сен-Сюльпис. Тогда, пятнадцать лет назад, между ним и его другом случилась крупная ссора, но даже во время драки они оба были полны надежд и веселы сердцами. Спустя немного времени к тому, кто ныне был мертв, пришел литературный успех, но поэтические лавры увяли слишком скоро, оставив только безумие, вызванное абсентом, и раннюю могилу на кладбище Пер-Лашез.

Себе и своему камердинеру Максим купил билеты в спальный вагон, на вокзале был за полчаса до отправления поезда, вымотанный прогулкой и бессонной ночью, сразу снял сюртук и ботинки, улегся, укрылся меховой накидкой, припасенной камердинером, и скоро заснул.

Должно быть, он проспал несколько часов, ибо проснулся уже в Тоннере, разбуженный проводником, который громогласно объявил остановку. Большинство пассажиров отправились ужинать, но Максим был слишком утомлен – ныли ноги, гудела голова, – чтобы думать о еде и питье. Он улегся поудобнее, однако на этот раз сон не спешил к нему. Двое других пассажиров шептались