Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

ехал, не торопясь, думая о нежно любимой им женщине. Его любовь была чиста и безмятежна, подкреплена полным доверием; ни разу не пала на нее даже бледная тень вероятной перемены. Сколь счастливо провел он последние три года, отмеченный финансовым процветанием, а главное, идеальным, счастливейшим брачным союзом! Мысленно он благодарил Провидение. Люси разбудила в его душе чувства, каких он не ведал со времен раннего детства; теперь в нем вновь расцвела чистая вера, усвоенная, когда он мальчиком сиживал на материнских коленях. Впереди еще много лет спокойной жизни, полной, как чаша, говорил себе Максим; для этого есть все – деньги, влияние, любовь, освященная законом. Недаром же постепенно исчезли все зловещие признаки нервного истощения, ослабления умственных и физических сил – признаки, вынудившие его обратиться к прославленному врачу; недаром он ощущает себя способным вести битву с жизнью – не хуже, чем в двадцать пять лет. Поздравляя себя с полным восстановлением, Максим продвигался вперед, к крутому повороту – там расступались деревья, и взорам представала дивная поляна, пологий склон, что вел на тучное пастбище в низине, где цветы и травы скрывали коров по самую грудь.

Там, за пастбищем, как раз и садилось солнце – великолепный алый диск. И вот, на самом повороте, когда перед Максимом открылась поляна, уходящая вниз, когда алое око было вровень с его лицом, он вздрогнул от звука рожка. Странно: звук этот, совсем слабый, явно раздался где-то поблизости. Выходит, собаки все время бежали в том же направлении, в каком ехал Максим? А может, лисица – хитрейшая бестия – нарочно помчалась к Сен-Валье ле Рою?

Недоумевая, Максим обернулся в седле, желая посмотреть, что делается позади него, и напрягши слух. И тотчас кровь похолодела в нем; озноб оказался внезапнее и мощнее, чем тот, который охватывает человека, когда солнце исчезает за горизонтом. Максим взглянул вперед – к нему приближался экипаж. Механически он тронул поводья, чтобы лошадь его отошла и дала дорогу. Экипаж был большой, тяжеловесный; волокла его четверка лошадей, но ни их копыта, ни колеса, давя на гравий, не производили абсолютно никаких звуков.

Медленно катил по лесной дороге тот самый шарабан, а его пассажиры – все, как один, бледные в дымчатых сумерках – смотрели Максиму прямо в лицо. Он узнал Жерара де Нерваля, который повесился на улице Старого Фонаря; Альфреда де Мюссе, который угробил здоровье алкоголем и распутством; узнал и других, менее известных пассажиров. Все они давно были мертвы. Один пассажир – самый давний, самый близкий, самый преданный друг, всех раньше утраченный, – встал в полный рост и, пристально глядя Максиму в глаза, простер руку в западном направлении. И тотчас красно-золотой сегмент солнечного диска канул за горизонт, и день померк.

– Это был милый Орас, – вздохнул Максим, когда шарабан растаял среди теней. – Он дал мне знак: скоро мы встретимся.

Максим продолжил путь домой – еще медленнее, чем до сих пор. Никогда он не верил в легенду о призрачном шарабане, но почему-то совсем не удивился, увидав его воочию, заодно с пассажирами – друзьями своей юности. Теперь, когда фантом исчез, Максиму стало казаться, будто бы он всегда знал, что однажды ему явятся эти милые лица, пророча скорую смерть. Почему же считаные минуты назад он упивался мыслью о многих счастливых годах, ему уготованных, о том, как, рука в руке с любимой женой, станет неспешно спускаться пологим склоном холма, что зовется жизнью? Контраст ощущений был подобен удару, который ведет к кратковременной потере сознания. Придя в себя после такого удара, человек не сразу понимает, сколько времени провел без чувств; минуты полного забвения кажутся ему годами. Максим даже не пытался рационально объяснить произошедшее, даром что его разум был подготовлен недавней беседой, и на эту-то подготовленность он мог бы все списать. Нет, для Максима изначально не существовало сомнений; шарабан с пассажирами он сразу счел не чем иным, как воплощением семейного предания. Значит, он умрет. Жизнь его наконец-то преисполнилась тихого блаженства, но его призывают из мира иного – и он должен повиноваться. Слишком непреклонно глядел покойный друг, слишком красноречиво указывал на закатное солнце. Вот и для Максима скоро зайдет солнце жизни. Он мнил себя окрепшим, воображал более сильным, чем в юности, – заблуждение, рожденное довольством! Распад, коего он страшился, подтачивает цитадель его существования. В мозгу ли, в сердце ли, а может, в легких – да где угодно – кроется недуг, и смерть уже отметила Максима своим перстом.

«Посмотрим, что скажет на сей счет наука, – решил Максим. – Если заключение врача совпадет с предупреждением фантома, я пойму, что дни мои сочтены. Это утешительно – знать наверняка. Завтра же поеду в Париж скорым поездом, и пусть Бьяншон меня осмотрит».

Придя к такому решению, он пустил лошадь рысью и скоро был дома: как раз успел к ежедневной трапезе, которую Люси именовала на английский манер пятичасовым чаепитием. Чай подали в будуар, тот самый, устроенный в башне; состоялась и сердечная беседа – долгая, как и мечтал Максим. Люси похвалила его за преданность: как же, ведь он бросил собак в лесу и приехал один, избавив ее от нескольких бесконечных часов тревоги в осеннем мраке. Люси шутила и, неотразимо очаровательная, так и льнула к мужу; Максим был счастлив, что урвал этот час абсолютного счастья наедине с ней. Ни словом, ни вздохом не выдал он душевного потрясения, хотя, весело болтая и смеясь, не переставал думать о том скором дне, когда бедная Люси – уже вдова – будет сидеть одна в своем будуаре, и прокручивал в уме завещание, составленное им сразу после свадьбы – свою последнюю волю, согласно которой все имущество доставалось жене.

Еще прежде, чем войти к ней будуар, он отправил слугу верхами на почту с телеграммой, в коей извещал доктора Бьяншона о своем завтрашнем визите, указывая час появления в приемной. Выехать надо нынче же, ночным омнибусом, из Сен-Валье ле Роя в Дижон; тогда рано поутру Максим пересядет в скорый поезд до Парижа. Вволю наговорившись с Люси, он сообщил ей, что срочные дела зовут его в столицу, что поедет он туда и обратно ночью, чтобы его отсутствие дома было как можно более кратким.

– Но ведь ты себя измотаешь! Подумать только – две ночи кряду в пути! – воскликнула Люси, сразу погрустнев от перспективы разлуки с мужем.

– Не измотаю. Возьму билеты в спальный вагон.

– Уж пожалуйста, так и сделай. Значит, ты вернешься…

– Послезавтра, задолго до завтрака.

– Я распоряжусь, чтобы завтрак