Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

– Я лишь сказал, что в шато нет призрака, и ничего не говорил о традициях или их отсутствии.

– Стало быть, традиции есть? – возликовала статная дама.

– Есть.

– Мистические?

– Одна из них имеет привкус потустороннего; впрочем, поскольку я никогда не верил в подобные истории, касающиеся других семейств, то не склонен верить и в эту легенду лишь потому, что ее передавали из уст в уста мои собственные предки.

– Да здесь целая легенда! Ах, одно это слово завораживает меня! – воскликнула мадам Эвремонд. – Расскажите, мсье Сен-Валье!

– Все-таки без фантома не обошлось! – торжествовала мадам Бельфор, беспардонная, как все крупные персоны. – Умоляю, проведите нас в покои, им облюбованные! Наверняка привидение живет в одной из башен, недаром же все четыре столь причудливы и зловещи и буквально дышат древностью!

– Повторяю, милые дамы: ни единого призрака – ни даже тени его – не было замечено ни на галереях, ни в комнатах, ни в мансарде, ни в погребе моего шато. Но, если вы соблаговолите набраться терпения и выдержать время до ужина и самый ужин, то за чашкой кофе я поведаю вам историю о Сен-Валье ле Роя.

– Значит, она будет долгой?

– Не то чтобы слишком, хотя и в пару фраз тут не уложишься; во всяком случае, для нее галерея, где мы с вами находимся и где снуют с вашим багажом горничные, неподходящее место. Вдобавок мой повар уже наверняка себя не помнит от тревоги, что ужин будет отложен и его старания пропадут втуне.

Гостьи уловили намек и поспешили разойтись по отведенным им покоям, сопровождаемые мадам Сен-Валье и экономкой. В галереях зажгли лампы, на каждом туалетном столике, на каждой каминной полке запылали восковые свечи. Когда массивные часы пробили половину седьмого, окна шато, все до единого, вспыхнули, замерцали сквозь осенние сумерки. Было только самое начало октября. Вечера стояли тихие, тусклые. Листва еще не пожелтела.

Ужин удался на славу. Гости вели оживленную беседу, выбирая самые приятные темы. Живописец Адольф Тольпаш упивался видом просторной столовой, где стены были обшиты темными дубовыми панелями и увешаны фамильными портретами и гобеленами, где поблескивала посуда эпохи Генриха II; впоследствии мсье Тольпаш именно этот интерьер изображал на своих миниатюрах – очень личных, весьма дерзких, с подтекстом. Когда подали кофе и крепкие напитки, мадам Эвремонд обернулась к хозяину, рядом с которым сидела за столом, и напомнила:

– Вы обещали поведать нам кое-что, сударь. Момент настал.

Максим улыбнулся и кивнул в знак согласия.

– Сначала отошлем прислугу, – шепнул он гостье на ушко. – Довольно, Робер. – (Это уже относилось к мажордому.) – Можете оставить поднос вон на том столе; вас тоже касается, Жак, – и Максим указал на столик в нише.

Вышколенный мажордом сразу понял, что хозяин его отсылает, и удалился вместе со своим помощником. Едва за ними закрылась тяжелая дубовая дверь, Максим подался вперед, водрузив на стол скрещенные руки, и начал:

– Итак, легенда о привидении. Счастлив сообщить вам, друзья, что это привидение никак не связано с домом. В шато нет комнат, в которых нечисто, откуда не в меру любопытные гости, сами себя подвергшие испытанию страхом, выходят седыми и с помутнением рассудка. Нет, наше привидение обитает на открытом пространстве. В семейной легенде фигурирует призрачный шарабан.

– Шарабан-фантом! Ей-богу, это что-то новенькое. И как же он себя проявляет?

– Весьма вяло. Говорят, он катит через лес в сумерках; видит его исключительно хозяин поместья. Нынче в таких колымагах уж не ездят; их использовали, когда подобные средства передвижения были в новинку. Известно, что некая придворная дама, красавица, променяла свою репутацию на золоченую карету. Притом, заметьте, эту родовитую, высокопоставленную особу не удавалось прельстить никакими другими дарами.

– Азы нам известны, merci, – усмехнулся Вивьен. – Revenez à votre char à bancs[69].

– Он появляется на закате дня, на лесной дороге, что ведет к нашей ферме, – по крайней мере, так было до сих пор. Видит его, как я уже говорил, исключительно хозяин поместья, причем видит не пустым, а с пассажирами. Это его друзья – те, к которым он был особенно привязан в юности, которых ценил более прочих, – те, которые уже ушли в мир иной.

– Черт возьми! Вот что значит изобилие! – воскликнул Тольпаш. – Не какой-нибудь один-единственный призрак, не фантомишко, примелькавшийся за века, а целая компания потусторонних сущностей, целый шарабан привидений. Après, mon ami[70]. Является хозяину шарабан – и что же он пророчит?

– Его скорую смерть. Из тех, перед кем проехал шарабан, причем совершенно бесшумно, не выжил ни один – так гласит легенда.

– Бесшумно? Тут дело в резиновых шинах, – тоном знатока заметил Тольпаш. – Скорее всего в безумную эпоху Регентства кого-то из прежних Сен-Валье разыграли приятели-озорники, а уж потом этот карнавальный трюк вырос в целую легенду. Смех, да и только. Так и родятся привидения наших предков!

– Дражайший Тольпаш, вы, я погляжу, настроены скептически – тут я с вами заодно. Я тоже не верю в семейную легенду, просто эти дамы требовали историю о призраках.

«Эти дамы» слушали как зачарованные и явно были готовы поверить в призрачный шарабан. Мадам Бельфор умоляла указать ей, где конкретно он появляется, с тем чтобы она утром предприняла оздоровительную конную прогулку именно по этой дороге.

II

В кружке человека, женатого на прелестной женщине, непременно сыщется предатель, и тут не имеет значения ни придирчивость отбора друзей, ни срок дружбы. Всегда есть некто, кому не писаны законы, если на карту поставлена благосклонность красавицы или награда за вероломство. Такой субъект в принципе не признает женской добродетели, а чужую жену рассматривает как приз – пусть не для каждого мужчины, но для него самого уж точно.

Вот и среди гостей Максима де Сен-Валье был такой предатель – не кто иной, как Вивьен, романист, нравственными прототипами своих герцогинь бравший обитательниц парижских трущоб; литератор, который произвел вскрытие и анализ собственного представления о женщине (извлекши это представление из мерзких недр своего подсознания), опоэтизировал, а затем дьявольски извратил его; человек, который не видел и видеть не желал целомудрие, даже когда сталкивался с ним лоб в лоб.

Гектор Вивьен не принадлежал к числу любителей охоты; ни гончие, ни соколы его не интересовали. Не будь у него в Сен-Валье ле Рое объекта преследования, он томился бы от смертельной скуки. Известно, что всякий деревенский житель должен кого-нибудь преследовать – хотя бы жуков и бабочек; так вот Вивьен избрал себе в жертву