Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

Дверь открылась практически сразу, потому что экономка Бетти провожала доктора, который при виде Хью замешкался, словно не решаясь переступить порог.

– Ради всего святого!.. – вскричал Хью. – Моя жена…

Доктор взял его под локоть и повел в столовую.

– Многоуважаемый мистер Монро, – заговорил он, – мужайтесь. Вашу дорогую супругу постигло потрясение, которое либо приведет к смерти, либо оставит миссис Монро безумной до конца ее дней. Не знаю, как все произошло и что стало причиной, но Бетти сказала мне, что миссис Монро нашли вчера вечером в той комнате, куда обычно кладут покойных членов вашего рода. Миссис Монро была без сознания; с тех пор она зовет вас, да так, что просто сердце разрывается. Сейчас сами убедитесь.

Хью открыл дверь и услышал свое имя, выкрикиваемое с теми же душераздирающими интонациями, какие были у призрачной Руфи, явившейся ему в Йорке. Стряхнув руку доктора, он почти взлетел на второй этаж. На кровати, под надзором перепуганных горничных, сидела его жена, повторяя бесконечное «Хью! Хью!». Увидав его, она затихла, взор преисполнился нежности и печали (так же смотрел на Хью призрак). Выждав паузу, Руфь произнесла:

– Я ждала тебя, чтобы проститься. Трижды я приходила взглянуть на тебя, но ты был нужен мне здесь, дома, ибо наверху действительно обитает призрак. Мне привиделось, что я сама положена в гроб на той кровати, и это видение убило меня. Доктор говорит, что таково действие шока. Да ведь и ты едва не умер. Дай я тебя поцелую напоследок.

Бедный Хью упал перед женой на колени и крепко обнял ее. Едва он это сделал, как милые глаза закрылись, складка рта изобразила вечное успокоение, руки сами собой скрестились на груди – и вот Руфь, мертвая, холодная, как мрамор, лежит в объятиях своего супруга.

Много дней и ночей Хью оставался на грани между жизнью и смертью; минули месяцы, прежде чем он смог выслушать подробный рассказ о том, как Руфь обнаружили в дальней комнате верхнего этажа, куда она пошла выяснить, что же так потрясло ее супруга, не вняв слезным мольбам старушки Бетти, не подумав про обещание, которого так и не дала Хью. Когда же он все-таки выслушал этот рассказ, когда перешагнул порог проклятой комнаты, целью его было распорядиться о том, чтобы это крыло дома сровняли с землей и отстроили заново, но так, чтобы комната, где ждали погребения представители рода Монро, не напоминала о себе ни единым намеком. Никто не видел улыбки Хью Монро до тех пор, пока Господь не дал ему вторую жену и полдюжины шумных ребятишек, а если под Рождество беседа сворачивала на самую увлекательную из тропок, Хью Монро резко менял тему. Что до истории с лицом в зеркале, он никогда ее не рассказывал, несмотря на все уговоры.

Само зеркало уничтожать не стали – оно и по сей день хранится в доме и считается наделенным сверхъестественной силой, ибо, если кому из семьи Монро суждено умереть до наступления Нового года, в ночь Всех Святых обреченный непременно глянет из этого зеркала. По крайней мере, так утверждает румяная экономка, добавляя с улыбкой:

– Нынче никто не искушает Провидение, в зеркало не глядит. Да и призрак является одним только Монро, а вы сами понимаете, сэр, как оно страшно – собственное свое лицо в стекле увидать.

Друзья его юности

I

Когда к Максиму де Сен-Валье перешло фамильное поместье Сен-Валье ле Рой, сам наследник успел достигнуть зрелых лет. Поместье принадлежало его семье со времен Фронды[61]. В ту эпоху командир полка легкой кавалерии в армии принца Конде, Гектор де Сен-Валье, авантюрист и сорвиголова, дважды женатый, и оба раза очень выгодно, сумел сколотить изрядный капитал. По его смерти остались шато и земли вблизи малопримечательного городка под названием Рой, что расположен в десяти милях от станции Лионской железной дороги. Края эти славятся густыми лесами, а что до шато, во всей Франции не найти равного ему по очарованию (среди равных по размерам, конечно), ибо шато Сен-Валье ле Рой имеет четыре стройные башни, которые возвышаются над островерхой кровлей, а также многочисленные резные балконы и эркеры. Фронтоны украшены лепниной, кованые элементы изумляют тонкостью растительного узора. Шато стоит на холме той высоты, которая как раз достаточна, чтобы из окон можно было обозреть лесистые предгорья и плодородный дол.

Поместье заодно с прибыльными акциями досталось Максиму от эксцентричного старого холостяка, очень дальнего родственника. Человек этот когда-то пылал страстью к матушке Максима, но получил отказ – девица вышла за того, кто был куда хуже обеспечен, зато любим. Возможно, раннюю юность и первые годы возмужания Максим де Сен-Валье провел бы с большим благоразумием, знай он, что в тридцать девять лет получит деньги и землю, а в придачу и всеобщее уважение, какое полагается владельцу превосходного поместья.

– Я бы подготовился, – говаривал Максим. – Не транжирил бы ночей в оперетте и бальных залах, а штудировал книги по ведению сельского хозяйства и сдаче земли в аренду. Жаль, что старик не обращал на меня внимания – потому-то я сам думал о нем не чаще, чем о тибетском ламе или хане Тартарии.

О да, Максим иначе распорядился бы своей молодостью, прожил бы ее с пользой, если бы только знал о наследстве. Нежное бледное личико с выразительными синими глазами всплыло в памяти Максима в тот же час, когда на него свалилось богатство. Обладательницу этого личика, единственную дочь одного из генералов Наполеона, он утратил много лет назад. Максим сватался к ней, смиренно предлагая себя заодно с золотыми перспективами, которые сулит карьера журналиста и многими из которых он уже успел пренебречь. Максим говорил о грядущей славе на литературном поприще и в политике: дескать, слава придет, если у него появится стимул трудиться – благороднейший из стимулов, какой только бывает у ответственного супруга, боготворящего свою жену.

Генерал Леру выслушал сию пылкую речь с учтивой невозмутимостью и улыбнулся сочувственно, как старик, который давно позабыл страсти и мечты юности.

– Я не могу выдать дочь за перспективы, будь они даже бриллиантовыми, – произнес он. – Я стар. Я умру прежде, чем ваши усилия окупятся сторицей – в чем вы столь уверены. Но ведь мне-то самому предстоит уйти из этого мира в страхе, что моя дочь