Человек, который любил детей - Кристина Стед

– Правда, красиво, Лулу?

– Да, красиво.

Сэм был доволен.

– Это очень красиво, Лулу. Может, и ты попробуешь сочинить что-нибудь подобное? Все мы Поллиты искусны в стихосложении, все умеем складывать рифмы. Думаю, и у тебя получится. Может, твое стихотворение тоже опубликуют.

Луи от обиды онемела, но этого никто не заметил, кроме наблюдательного Эрни.

– О, она так похожа на меня! – воскликнула Джо, вскочив на ноги. – Очень талантливая девочка. Умница. Уверена, она прямо сейчас может сочинить стихотворение, и оно будет ничуть не хуже моего.

– О нет, вряд ли я напишу что-то такое, – быстро проговорила Луи сдавленным голосом.

– Ну, может, не сию минуту, но скоро, когда-нибудь! А теперь, отец, твой выход!

Все расступились, освобождая широкий круг, в который после некоторых колебаний, кряхтя и прихрамывая – якобы замучили старость и ревматизм, – вышел старик Чарли. Присутствующие зааплодировали, отходя еще дальше, чтобы старику было где развернуться в танце. Луи, захлебываясь от ярости, незаметно выскользнула из комнаты и поднялась на второй этаж, где было тихо и спокойно. Хенни еще раньше удалилась в спальню девочек. Озлобленная и бледная, она сидела в большом мягком кресле; за время беременности кожа у нее потемнела и покрылась пигментными пятнами, шея была в морщинах. Луи медленно приблизилась к ней:

– Мам, все собрались.

Хенни презрительно фыркнула.

– Они читали стихотворение тетушки Джо, которое опубликовали в «Сан».

Хенни снова фыркнула.

– По-моему, полная дрянь, – надув губы, заключила Луи.

– О, все эти Поллиты жуть как тщеславны, – раздраженно отозвалась Хенни. – Напишут две строчки – и все должны биться в конвульсиях и падать в обморок от восторга. Никогда не будь такой, как они, прошу тебя.

– Прибрать в комнате? – предложила Луи.

– Нет, оставь меня в покое. Сюда никто не поднимется, я распорядилась. Господи, как мне хочется вызвать такси и уехать подальше от этого сборища с их плясками и прибаутками, которые им кажутся такими умными и смешными.

Внизу дедушка затянул трескучим баритоном:

Взмах и два малярной кистью —

Скоро будет сельский бал!

Не забудьте про углы,

Мы бедны, но веселы…

– Мам, не сойдешь ненадолго вниз?

– Нет, я скорей уж взойду на костер! Должно быть, все шепчутся, что я бойкотирую семейный праздник. Будь оно все проклято! Иди вниз, помоги им там. Что ты тут вертишься, глазеешь на меня?!

– Чаю принести?

– О да, пожалуй, надо что-нибудь проглотить. Внутри пусто, чувствую себя, как бочка на волнах в открытом море.

Довольная Луи побежала вниз. Всякий раз, когда от раздражения хотелось лезть на стену, она украдкой входила к матери. Сама того не сознавая, девочка усвоила, что мать – неиссякаемый источник остервенелой ненависти, неизбывной злобы. Иногда эта ожесточенность тихо кипела в самой глуби ее существа, но порой выплескивалась фонтаном, пенилась и бурлила, или текла шелковистой струей, как безмятежная река в ясный день. Ненависть закаляла ее душу, давала ей силы противостоять порочной рассудительности и пустопорожней веселости клана Поллитов.

Это была странная привязанность, которая никогда не выражалась в виде объятий и поцелуев, если не считать, что изредка Луи приходилось – из чувства долга – равнодушно чмокнуть Хенни во впалую щеку. Привязанность эта происходила от естественных различий между ними, ведь их путям не дано было пересечься, а также от природного бесправия женщин. Идя в кухню, чтобы налить Хенни чаю, Луи радостно бормотала себе под нос:

Луна, оставь тенистую долину,

И охлади мне пылкое чело.

(Стихотворение П.Б. Шелли «К луне».)

На переднем крыльце неутомимая Джинни стояла на стремянке и, пыхтя от напряжения, крепила гирлянду китайских фонариков, которую забыли повесить. В столовой и в коридоре стояли деревянные ящики, привезенные Сэмом из Малайи. Ни один еще не был открыт, но возле них постоянно крутились любопытные – пытались понять, что там внутри. Как только Сэм услышал, что в честь него готовится торжество, он объявил, что, несмотря на усталость, откроет ящики, покажет всем сокровища Востока и каждому вручит по подарку.

Раздухарившийся дедушка Чарли, заметив Луи, возбужденно крикнул ей:

– Старый дед даст еще одно представление! Внучка, иди скорей сюда, иди! Старик покажет сценку «Мистер Уэммик[86] и пожилой родитель». Входи, занимай место, представление вот-вот начнется! В спектакле заняты все звезды: менеджер – Чарльз Поллит, коммерческий директор – Чарли Поллит, режиссер – Час Поллит, зазывала – Старик Чарли. В роли мистера Уэммика – Чарльз Поллит, в роли пожилого родителя – Чарльз Поллит. Просим извинить, дамы и господа, и не удивляться обилию этой прекрасной фамилии – Поллит – в составе исполнителей, если среди вас окажутся обладатели этой фамилии, ведь мы – одна семья. И автор пьесы тоже Чарльз – Чарльз Диккенс – величайший из Чарли!

– Папа, ты гениальный комик, – заявила Бонни. – Наш дедушка – лучше всех! – добавила она, обращаясь к остальным.

– Помолчи, девица,– осадил ее отец.– На бесплатных местах разговаривать запрещено. Занавес! Свет! Начали!– С этими словами он три раза хлопнул в ладоши и в воцарившейся тишине начал представление, которое придумал сам по мотивам «Больших надежд»[87]. – Солидный? Да, пожалуй. А часы у него золотые, с репетиром, стоят сто фунтов.

Малыши, сидевшие перед взрослыми или на коленях у родных, смотрели на деда не дыша: глаза у всех округлились, на лицах застыли улыбки. Старик, обвязав голову красным платком, которым он обычно вытирал нос, играл то мистера Уэммика, то Пожилого Родителя. А сам дедушка Чарли исчез в некоем воображаемом люке, из которого по окончании представления он неожиданно «выскочил» – «А вот и я!» – и принялся снова с радостным гиканьем отплясывать чечетку, пока его не утащили «со сцены». Он рухнул в ротанговое кресло и привлек к себе Луи:

– Ну как, внученька, понравилось?

– О, ты играл превосходно! – воскликнула она.

Бережно наматывая на пальцы прядь ее волос, старик с любовью повторил:

Синие очи прекрасны, как лен,

Щечки прелестны, как солнца восход;

Грудка бела и чиста, как бутон,

Когда по весне распускается он.

Луи покраснела до корней волос, и краснота эта постепенно доползла и до «бутона». Дедушка потрепал ее по плечу и затем, чтобы не смущать девочку, отвернулся и привлек к себе Эви. А потом толпа зрителей с южной стороны расступилась, и через