Человек, который любил детей - Кристина Стед

– Братец! Самуил! Собственной персоной! Не успела на поезд, потому и припозднилась! Что ты сотворил с собой? Похудел! Я вырезала из газеты твое фото и повесила его в детском саду! Видел бы ты, какие у детей были лица, когда я сказала, что это мой брат! Я так горжусь тобой. Ну а кто бы не гордился?! Эх, ну нельзя же так! Как тебе не стыдно? Ты всех нас затмил! Ура, ура, он прославился! Великий человек! Как поживаешь, Самуил?

– Ну будет, будет, сестрица! – прослезился Сэм. – Не валяй дурака, Джо! Полегче, сестрица! Вытри слезы. Между прочим, я там был не один, как ни странно это слышать моей старшей сестре! И я не единственный блондин на свете! Да здравствует Джо! Ура! Ура!

– Вот дубина, вот балбес, – проговорила Джо, вытирая слезы.

– Я не дубина и не балбес, – возразил Сэм. – А где же остальные члены приветственного комитета? Неужели все будут рыдать у меня на шее? Нет, я столько не выдержу! Это ж какие силы нужно иметь! Женщина, говорю я, ступай домой к жене, к детям, если они у тебя есть. Не плачь, красна девица, это мелкая неприятность!

– Вот дурак! – шмыгнула носом Джо.

– Соскучилась, значит, по мне? – спросил Сэм.

– Как же не соскучиться? – отозвалась Джо.

– А закон запрещает старшим желтоволосым кукурузам скучать по младшим братикам, – ответил Сэм.

– Ты слышал, что брат Броунелла стал инспектором?– воскликнула Джо.– Тот тип из департамента, которого ты терпеть не можешь? Он пошел в гору. Хороший человек. На прошлой неделе приходил к нам, а эта Грэй бесстыдно к нему подмазывалась, чтобы получить должность. Она всю ночь рисовала портрет Румпельштильцхена[79] и подписала его знаешь как? «Рембрандт»! Она и чертежи свои подписывает! Мертл Грей! Тоже мне Леонардо из детского сада выискалась! Католики всегда помогают друг другу. Это государство в государстве. Ужас. Все в ярости. Одна учительница написала слово «бог» с маленькой буквы, так она настрочила на нее донос! Нет, я, конечно, атеистов не поддерживаю, но не хватало нам только доносчиков-католиков, управляемых из Рима! Вечно шпионит за всеми, что-то вынюхивает при поддержке священников. Он похвалил меня, сказал: «Мне очень понравился ваш урок, мисс Поллит». Я видела, что произвела на него благоприятное впечатление. На игровой площадке он подошел ко мне и завел какой-то странный разговор – намекал на что-то. Я это поняла, ну и выдала ему все, что думаю об этой Грэй. Кто-то же должен был открыть ему глаза. «В школе нельзя допускать сектантства, – заявила я. – Это мое твердое убеждение, и я ему не изменю. Это противоречит моим собственным принципам и Конституции. Это нарушение закона. Но есть люди, – сказала я, – которые ставят свои законы выше государственных. Я веду речь о тех, чья политическая или религиозная столица находится за пределами США».

Тем временем Сэм уселся на траву и, вяло посмеиваясь, выдергивал сорняки.

– Ладно, Джо, ладно. Успокойся, сестрица, остынь!

– Остынь! – воскликнула Джо, тряхнув головой. – Как это «остынь»?

– Старушка Джо в своем репертуаре. Снова на тропе войны, – заметил Сэм.

– Лучше иметь горячую голову, чем трусливое сердце, – парировала Джо и продолжила свой рассказ. А из дома доносились радостные возгласы. Там все помогали Джинни (свояченице Сэма), Луи и Хейзел украшать комнаты и двор к праздничному застолью, которое было назначено на шесть часов. Бонни тоже хлопотала вместе со всеми, но она была сама не своя – грустная и притихшая, с осунувшимся лицом. Сейчас Бонни жила у Джинни, в Балтиморе, помогала ей по хозяйству. Тихо обняв Сэма и всплакнув у него на плече, она ушла заниматься приготовлениями к банкету в его честь. В данный момент она пробовала коктейль «Бадминтон» – свой секретный фирменный напиток, для которого ее дорогой брат Ленни принес три бутылки кларета и одну бутылку ликера «Кюрасао». До сих пор все празднества в доме Сэма были безалкогольными, так что предстоящее торжество должно было стать большим сюрпризом; все полагали, что, пожив за границей, Сэм наверняка превратился в более светского человека и, во всяком случае, возражать не будет.

Все заметили, что Сэм очень изменился. Он стал более сдержанным, не жаловался, с детьми себя вел больше как обычный отец, а не эксцентрик, каким был раньше – когда трепал их по голове, с лица его не сходила мудрая печальная улыбка. Восемь месяцев он жил исключительно в мире взрослых, общался только с ними, хотя и подружился кое с кем из детей восьми-двенадцати лет – китайцами и малайцами. Это были сыновья (школьники) его друга-чаошаньца, ученого-натуралиста, и торговца местными сувенирами, а также деревенские мальчишки. Но поскольку на их языке он не говорил и объяснялся с ними на пальцах, они к нему относились как к одному из старейшин своего племени.

Дети резвились вокруг отца. Джо продолжала свой рассказ; напряженность повествования то нарастала, то спадала, в зависимости от важности описываемых перипетий. Сэм поманил к себе Эрнеста (тот стал более задумчивым и замкнутым, улыбался реже, чем Али Махмуд – товарищ Сэма с Сити-роуд в Сингапуре) и двойняшек – меланхоличного Малыша Сэма и мечтательного Сола. Сегодня был большой день – праздник по случаю возвращения папы, и мальчики, с готовностью усевшись на траву, принялись подпевать отцу:

Пушка там всего одна,

А под ней тележка.

Толще ствол, чем у бревна:

Хочешь жить – не мешкай…[80]

Джо подождала, пока они допоют, и, добродушно хмыкнув, заметила:

– Вы так рады возвращению папы, что совсем забыли про меня. Сегодня папин день.

Она ушла, оставив их на лужайке – прекрасный венок из лютиков на зеленой траве. Сэм смотрел в глубину сада, словно впитывая зелень и синеву растений. После непродолжительного молчания он перевел взгляд на сыновей и устало промолвил:

– Вижу я, дети, вы не очень-то усердно ухаживали за садом, пока ваш Папа Смелый трудился в заморских землях.

– Эти шалопаи не хотели ничего делать, – поспешил оправдаться Эрни.

А они в ответ:

– А он нам ничего не поручал.

– Бойлер не отремонтирован,– уныло продолжал Сэм, словно разговаривая сам с собой,– а нового нет; опоссум умер, и одна змея тоже. Никто ничего не делал. Сэм уехал, и все просто забыли о нем. «Никогда не забуду грандиозное зрелище, представшее моему взору, когда я сошел с дилижанса с зонтиком и чемоданом в руках». [Артемус Уорд. «Трансатлантический кабель».][81] Повсюду сорняки, дорожки растрескались, наши зверушки погибли.– Он даже не смеялся, а