Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

и оставил его в облаке переработанного газа. Гнедой зафыркал, вскидывая голову, глаза его казались измученными, когда он стал отставать от автобуса. Жирный конь, гладкий, трудно бежит. «Бритоголового хозяина благодари», — подумал Нариман. Довольные пассажиры жарко обсуждали происшествие, развеселились, дразнили бритого. А тот тоже смеялся, поглаживая усы и глядя вслед уходящей машине. «Хвастун, вроде Каражана», — с неприязнью подумала Марзия.

От веселого шума проснулась и толстуха. Она достала из авоськи, стоявшей у ее тумбообразных ног, яйца, помидоры, хлеб и начала есть. От еды ей стало жарко, и она снова принялась обмахивать лицо газетой. Солнце еще только поднялось, а уже чувствовался зной. Марзия сняла свою красную кофту. Теперь, когда на ней осталось только легкое платье без рукавов, отчетливо обрисовывались ее тугие, круглые груди, натянувшие тонкую ткань.

Нариман отвел глаза в сторону. Он вспомнил своих одноклассниц, тоненьких и худеньких, с едва обозначившейся грудью. «Однако, — подумал, — быстро созревают нынешние девушки». Теперь он не отрываясь смотрел в окно.

Жара измучила толстуху. Она привстала и опустила окно. В салон хлынул свежий воздух, образовался ветер, взметнувший черные кудри Марзии. Она подняла руки, пытаясь справиться с прической. Заныла грудь. Марзия стала незаметно поглаживать ее. Давно прошло время кормления ребенка. На лице Марзии отразилось недовольство, брови нахмурились. Нариман решил, что виноват ветер. Одной рукой девушка борется с непослушными прядями, другой старается прикрыть грудь. Справиться с ветром трудно, и она вдруг посмотрела прямо в лицо Нариману, виновато улыбаясь и как бы спрашивая, что делать ей дальше. Он растерялся.

Автобус, мчавшийся на большой скорости, внезапно затормозил. Все подались вперед. По асфальту брели красные коровы, отбившиеся от стада. Резкие гудки совершенно их не трогали. Они лениво жевали и продолжали, помахивая хвостами, медленно идти по дороге. Нариман от неожиданности присел и, чтобы не упасть, оперся рукой на обнаженное колено девушки.

— Да что он делает?! — вскричал он сконфуженно.

— Коров благодарите, — засмеялась Марзия, тщетно пытаясь натянуть на колени короткое платье.

Эта случайность, которую следовало оставить без внимания, невольно увела обоих в прошлое.

* * *

Дни проходят, оставаясь в памяти и исчезая бесследно. В ту зиму, когда возвращались в крытой машине с Сарбайского рудника, шофер затормозил так же резко. Нариман сидел напротив Тан-Шолпан. Люди повалились друг на друга, а он упал на колени девушке. Она только ласково улыбнулась, он же готов был провалиться сквозь землю… На ногах у нее были валенки. В Сарбае зимой невозможно ходить без валенок. Может, напрасно джигиты стесняются в тех случаях, когда девушки и не думают смущаться? Кто знает, если бы тогда Нариман держался уверенней…

Жарас — тот никогда не теряет уверенности. О, этот Жарас! Напористый и наглый! Когда Нариман был всего-навсего начальником участка на Сарбайском руднике, Жарас уже начальствовал в техническом отделе Соколово-Сарбайского рудничного комбината. А учебу заканчивали вместе.

У женщин Жарас пользовался бо́льшим успехом, чем Нариман. Когда Нариман перебивался с хлеба на воду в студенческом общежитии, Жарас женился на красивой девушке по имени Багиля. Нариман не знал, как избавиться от разбитых кирзовых сапог, а Жарас устроил богатый той. Почетным гостем на тое был декан, который и благословил молодых, сказав много хороших слов. Когда приехали по распределению работать в Рудный, то Жарас уже был отцом. В Рудном у него родился второй сын. А Нариман все ходил в холостяках.

Но никогда Нариман не завидовал Жарасу. В Рудном было интересно. Скучать было некогда. Нариман с товарищами одержимо искали экономичный и быстрый способ осушения карьера, потом осваивали новые экскаваторы. Это была увлекательная и заметная работа. Жарас стоял в сторонке, но плоды его, Наримана, и его друзей труда собрал Жарас. А впрочем, не все ли равно? Главное — работа Наримана принесла государству пользу.

Трудные и счастливые были дни. Светлая пора обретения крыльев, встреч с Тан-Шолпан — Утренней Звездой. Забудутся бессонные ночи над чертежами, конечно, устареют его предложения, но свет, лившийся из глаз любимой, не должен погаснуть…

Без всякой на то видимой причины Марзия принялась сравнивать Наримана с Адилем. Внешне этот парень, пожалуй, проиграет рядом с прежним Адилем. С первого взгляда, помнится, взволновал Адиль Марзию своей броской и вместе какой-то застенчивой красотой. А этот джигит не ахти как красив. Густые черные волосы зачесаны назад. На открытом широком лбу три продольные морщины. Редкие прыщи, массивный, тяжелый нос никак не красят его. «Не обязательна, наверное, мужчине красота. Некрасив ведь этот Нариман, а симпатичен. Может быть, подлинную красоту надо искать в душе? — подумала Марзия. — Глаза у него ясные и правдивые. Такой не обманет. Ясные и грустные. Почему бы?»

Марзия и подумать не могла, что Нариман тоже сравнивал ее с неизвестной ей Тан-Шолпан. Аллах обеих девушек не обделил красотой, однако Тан-Шолпан была поярче и будто потоньше. Она хорошо знала цену своей красоте и ею определяла подход к людям. Порой от ее красивого лица веяло таким холодом, что хотелось пожелать ей быть не столь красивой. Красота была ее капиталом, и Тан-Шолпан не хотела продешевить. Чувствуя это, Нариман все же не мог относиться к ней трезво. Ему казалось, что недоверие оскорбит его любовь. Был он подобен архару, которому милы суровые и холодные льды родных гор и который без устали идет все выше и выше, к вечным снегам, освещенным прекрасным солнцем. Свет далекой звезды не греет, однако тянется к звездам человеческое сердце. Даже падая в ледяную пропасть, человек тянет руку к звездам.

Говорят, от любви человек слепнет. Так и он видел в любимой тысячу несуществующих достоинств, а пороки ее считал милыми и легко исправимыми недостатками. У кого их нет?

Марзия же вовсе не походила на холодную звезду и не казалась ледяной пропастью, снежным пиком, она напоминала теплое весеннее солнышко, не жаркое и не очень яркое, но ласковое и такое нежное, что сердце начинает тихо постанывать от великой любви к нему. Такое солнышко выходит на чистое от туч небо после суровых и студеных дней, когда намерзнется душа от зимнего неуюта, пробивается розовым светом через прикрытые тонкие веки. Есть в облике этой девушки что-то от того весеннего солнышка. Ласковость, и теплота, и нежность, от которой щемит и тоскует сердце. И хочется все время греться в ясных лучах ее глаз и не двигаться с места. Тогда начинаешь молить неизвестно кого, чтобы не кончалась эта дорога, чтобы вечно ехал автобус и тянулось рядом черное ожерелье величественных гор, нанизанное на зеленую шелковую нить.

Нариман смотрит то на девушку, то на горы. Когда