Тата - Валери Перрен

мне о ней. Она любила меня, как мать свое дитя. Лечила болячки, ласкала, согревала в пухлых объятиях. Маленькой я всегда сидела у Натальи на коленях. Когда мне было тринадцать, Судоро бросил ее на обочине. Ночью, тайно, как поступал всегда. Проснувшись, я не обратила внимания на ее отсутствие. Мы не останавливались до вечера, но я знала, что перед сном Наталья придет поцеловать меня, и спросила, почему в ее вагончике не горит свет. «Она разболелась, как старый пес, и спит. Оставь ее в покое». Я только через два дня поняла, что Наталья исчезла, а ее дом на колесах пуст. Сначала Судоро заявил, что она сбежала. Я не поверила – эта женщина никогда бы меня не бросила. Судоро смеялся мне в лицо: «Ошибаешься, она нашла себе любовника, а на тебя наплевала!» Я росла в убеждении, что никому не нужна и не заслуживаю привязанности. Через одиннадцать лет, в год, когда Судоро продал цирк, Фабрицио признался, что негодяй избавился от Натальи, неизвестно где и как. На вопрос «Почему ты меня не предупредил?» он ответил, что ужасно боялся наказания. Что стало с Натальей? Что она пережила, расставшись с нами? Над ней наверняка издевались, унижали, но мне полегчало, когда я узнала, что моя любимая бородатая женщина рассталась со мной не по своей воле. Не то что моя мать – та умерла, бросив меня. Ее настигла кара Господня. Судоро был жесток, потому что сильно страдал в детстве. Говорят, дети, с которыми плохо обращаются, все равно защищают родителей, и мне это странно.

Время шло. Мы часто обсуждали 2000 год, а потом наступило 31 декабря 1999-го. Я проснулась утром, Ланселот сопел у меня под боком, и я спросила себя: «Век кончается, каким будет следующий? Сколько нам так еще жить?»

Долгая пауза. Я слышу, что кто-то что-то говорит Бланш, но слов не разбираю. Рядом с ней наверняка Колетт.

Я работала в «Кабаре птиц» уже тридцать лет, но не получала зарплаты и не имела номера социального страхования. Официально меня просто не существовало. Я жила под опекой, как ребенок, а ведь в 1999-м мне было уже пятьдесят три года! Пятьдесят три! Все говорили: «Ты выглядишь очень молодо, как девушка!» Да. Старая девушка. Судоро срочно уехал 30 декабря и вернулся в ночи. Ланселота на этот раз он с собой не взял. Я поняла: он что-то узнал. Но что? О делишках, которые обделывал этот человек, мне ничего не было известно.

Я приготовила завтрак и пошла гулять с собакой, а вернувшись, столкнулась с Судоро нос к носу, но не придала значения царапине на его лице. Я прибралась и… наткнулась на них. В стиральной машине лежали испачканные кровью брюки и свитер Судоро. Я подумала: «Кого он убил?» – да, вот так просто, – и достала свитер, чтобы постирать вручную. Внезапно меня осенило. Я убрала одежку в целлофановый пакет, потом запустила машину, чтобы постирать белье. Конец истории.

Наступил вечер Рождества. Все столики в кабаре были заняты. Мы предлагали публике исключительное меню, представление со штатными артистами и выступления акробатов на проволоке. На моей памяти это было третье поколение артистов, и я радовалась молодым лицам. Я обожала свою работу, она мне подходила. Атмосфера кабаре всегда разгоняла мрак моей жизни. Мне нравилось по вечерам находиться среди людей.

В ту ночь я заработала 1500 франков чаевых и спрятала деньги в мешочке с кормом Ланселота. На следующий день я встала поздно. Судоро дома не оказалось. Я включила телевизор и попала на выпуск новостей региона Рона-Альпы. Это был праздничный репортаж с фейерверками и целующимися на улицах прохожими. Несколько дней назад ураган повалил гектары леса во Франции. Картины радости и печали сменяли друг друга, но пресловутый глюк 2000 года умер в зародыше. В конце дня прозвучала «эта» информация. «Женщина найдена в своем доме в тяжелейшем состоянии после нападения злоумышленника. Ее избили и нанесли несколько ударов ножом. Прогноз врачей неутешителен. Она жила во Флюме и много лет скрывалась от мужа, но он нашел ее недалеко от Аннеси и попытался убить. Его разыскивают».

«Жизненный прогноз неблагоприятен». Три слова звучали у меня в голове, как навязчивый мотив, мозг зацепился за слово «Флюме». В этой деревне родилась моя мать.

Это не могло быть совпадением. Нет, не могло, потому что я всегда знала: Судковски готов убивать бросающих его женщин. У меня было доказательство – свитер, промокший от крови моей матери. Я знала, что ее зовут Мари Роман. Меня пробрала дрожь. Мама жива! Она спаслась. А теперь он ее добил.

В последовавшие за страшным известием недели я звонила из кабаре в больницы Аннеси и в конце концов выяснила, в какой из них лежит в коме пациентка Мари Роман. Я назвалась: «Бланш Судковски, дочь Мари Роман». До сих пор помню изумление медсестры: «Не знала, что у нее есть дочь…» Мне, само собой, не пришло в голову ответить: «А я – что у меня есть мать…» Я не ошиблась, кровь была мамина. Значит, и моя.

Прошло четыре месяца. Мари перевели в другое место по соображениям безопасности. Мне следовало обратиться в полицию – расследование велось, и я хотела знать, где находится мама. Я едва не спросила у Судоро: «Как умерла моя мать?» – но он был слишком хитер и наверняка понял бы, что я что-то знаю.

За эти четыре месяца мои привычки не изменились, хотя я твердо знала, что сбегу. Каждое утро смотрела, как он пьет кофе, и мысленно твердила: «Этот человек – убийца!» А потом, 7 апреля, в выпуске Национальных новостей услышала от Бенуа Дюкена, что «плетью обуха не перешибешь», «против лома нет приема», и узнала о встрече провинциальной футбольной команды с самой великой из всех французских.

Гёньон против ПСЖ на «Стад де Франс». Гёньон! Это был знак судьбы. Небеса протягивали мне руку. Колетт Септамбр. Матч состоится 22 апреля. У меня есть две недели на подготовку побега. Я ничего не стала готовить. 22 апреля сунула в мусорный пакет платье, брюки, свитер в ржавых пятнах крови, чаевые и старое удостоверение личности. Надела пальто и пошла выгуливать Ланселота, оставив беспорядок в своей комнате. Судоро изучал на кухне Paris – Turf и не насторожился. Я не сказала ни слова. Знала, что больше его не увижу. Во всяком случае, надеялась на это, потому что, убегая,