Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский

самым утром Петр погрузился в мертвый сон. Проснулся он мгновенно. В доме слышались сдержанные голоса, стук. Он одеревенело скатился с кровати, привычно набросил на плечи шинель и, нащупав в кармане револьвер, выбежал в большую комнату. Мимо него пронеслась с узлом Доня, за ней, заспанно тыкаясь на стороны, протащился Васька, а в черной избе хрипел старик:

— Сундучок-то! Бабы, Корнюшка! Дьявол вас надохни!

В первую минуту сутолока рассмешила. Петр вспомнил почему-то слова мужика на станции: «Народ мучается», и с необычайной легкостью осознал в эту минуту собственную свободу от власти вещей. На пути к выходу его перехватил старик и сунул ему в руки памятный зеленый сундучок:

— Сохрани, бога ради! Мне самому до себя…

С сундучком под мышкой Петр выбежал на крыльцо. По выгону неслись подводы; где-то стучали железом о железо; взбрехивали собаки. Околицы кутала лиловая мгла, и там, казалось, двигались темные массы, крутились, собираясь в кучу, готовые выйти из мрака и наводнить ужасом ночь.

На передней подводе хозяйничала Вера, торопившая Корнея и раздававшая тычки ребятишкам.

У вторых саней бил копытом новый жеребец. Накануне, обозревая хозяйство Борзых, Петр полюбовался на этого серого в яблоках красавца, скосившего на него янтарный глаз и грозно задрожавшего репицей крутого хвоста. Взглянув теперь на жеребца, Петр ясно представил себя на убегающей подводе, среди вороха ненужных чужих узлов. Это заставило его передернуть плечами и вскинуть вверх голову.

— Нет, так не годится!

Брошенный сундучок с треском улегся в санях. Испуганно вскинул передними ногами жеребец. Петр перехватил повод покороче, пробежал рукой до самых удил. Пальцы наткнулись на горячие зубы: жеребец был взнуздан. Тогда он отвязал повод от задка саней, перекинул его через густую холку и, не дав жеребцу опомниться, вскочил на него. Сзади закричали, но Петр не разобрал слов. Огорошенный жеребец рванулся вбок. Петр вовремя выпрямился и плотно припал к гриве. В уши ему со звоном ударил ветер, назад поскакали избы, какие-то сбитые в сугроб подводы, собачий лай. Сделав несколько прыжков в сторону, жеребец злобно согнул тугую шею в кольцо и стрелой понесся по дороге, словно хотел убежать от сдавившей бока тяжести, от острых удил, перерезавших нежные пухлые губы. Не поднимая от колкой гривы головы, Петр заметил, как миновал околицу, риги Илюнцева и Лисы, в груди дрогнуло опасение ворваться в самую средину движущихся бреховских толп. Выпавший за ночь снег занес дорогу, ноги жеребца взбивали вверх вихри колкой пыли. Он начинал всхрапывать и сдавать.

Вот и полевой курган, вот и еле приметные точки бреховских огоньков. Петр распрямился и натянул поводья. Жеребец послушно вздернул голову и зачастил ногами, не решаясь сразу покориться приказу тугих поводьев. Поле мертвело беззвучием и снеговым покоем. Петр обернулся назад и схватился за шапку: над Двориками оранжевым хвостом дрожало пламя. Он злобно скрипнул зубами и изо всех сил дернул за поводья. Жеребец круто переметнулся назад, всхрапнул и снова попытался освободиться от беспокойного седока.

Теперь Петр не пригибался к гриве и не сжимал тугих боков коня, — бег был ровен, и широкая спина не грозила падением. Он не сводил глаз с оранжевых отсветов пожарища. С каждым броском жеребца зарево ширилось, тонкая стрелка огня разрасталась в круглое кипящее чрево, и небо вокруг него студенисто набухало кровавой багровостью, В нетерпении он огрел жеребца концом повода, тот вскинул вверх голову, коснувшись лица проволочной жесткостью гривы, в животе у него гулко буркнуло, — и снега, чернильные палочки вешек, световые на снегах пятна поскакали взад с новой силой. Навстречу ринулись седые ветлы околицы, зарево горело в пролете длинного ветлового коридора, ставшего дымно-розовым. Петр вздрогнул: зарево висело за Двориками!

Около изб толпился народ, стояли лошади.

В прогоне между Еруновым и Кораблиными вдруг взмыли голоса. Петр направил туда жеребца. На дороге стояли еруновские сани, около них топтался, размахивая руками, Птаха, а в глубине саней кто-то тихо охал и дергал перекинутой через грядку саней ногой.

— В чем дело? — Петр спрыгнул на снег и оттолкнул плечом Птаху.

— Дело-то? Ягодка моя, я и сам не знаю в чем. Водяного жгуть! Видишь? Все полымем горить — и дома и дворы! Народу наперло…

— А ты зачем там был?

— Я?.. — Птаха сморкнулся и повеселевшим голосом отозвался: — А мы за чужим добром с хозяином тронулись. Тронулись за добром, а получили шишки. Вот лежит. Ему что бою-то было, на десятерых хватит! Стали мы грузить мешки. Гавришка-то наложил воз первый, ну и удрал. А нас застигли эти анчихристы, зверевские. Огарну́ли, и давай самого трясти за душу. Я — деру. Не знаю, как живыми выскочили!

Ерунова скоро отвезли домой и ввели в избу. А народ все стоял, глядя на угасающие огни пожара.

В эту ночь от домовитого гнезда Водяного остались головешки и обгорелые деревья столетнего парка. Сам он, выскочивший из дома с топором и ринувшийся в драку, был брошен в огонь рассвирепевшими зверевцами, и после от него не нашли никакого следа!

8

Гриша Шабай третьи сутки валялся на печи, отлеживаясь от многодневного пьянства. Похудевший, обросший волосом, он часами лежал не шевелясь, прислушивался к глухой ломоте в суставах и сглатывал обжигающую горечь отрыжки. Он мог бы лежать так вечность, если б не ребятишки. Они, не считаясь с предостережениями матери, бегали по лавкам, дрались, падали на пол. Когда шум их переходил границы, Шабай брал в руки кочергу и, не меняя позы, пырял ею первого попавшегося из ребятишек.

— Голову оторву! Чтоб я вас больше не слыхал!

Ребятишки сбивались в угол и с безнадежностью смотрели в заледенелые окна. Они давно бы смылись из избы на гору, но им не во что было обуться: худые валенки матери служили им по очереди для выхода по надобности.

Багров попал к Шабаю как раз во время его очередной расправы с ребятишками. Свесившись через край печки, тот вертел головой, норовя зацепить кого-либо из сбившихся в дальний угол ребят крючком кочерги и хрипел:

— Дьявол вас надохни! Сейчас всех до одного передавлю!

Петр глянул на его рыжую голову, на длинные руки и подумал: «Вот это чертушка!» Но вслух сказал с напускной веселостью:

— Что рыбу кочережкой-то ловишь? Не попадется!

Шабай, не опуская кочерги, оглянулся.

— Ты кто такой?

Не глядя на него, Петр размотал башлык и сел на коник.

— Человек, не видишь? Слезай, разглядишь лучше.

На пол с дребезгом грохнула кочерга. Шабай выкинул с печи длинные босые ноги, спрыгнул на лавку и, не спуская глаз с Петра, начал натягивать