Крейсер «Суворов» - Александр Ермак

что снарядный ретранслирует «концерт» в башенное отделение. А может, и в другие посты. Каждый может, услышав у себя песню, подставить микрофон к динамику и передавать дальше. Так хоть по всему кораблю можно устроить ретрансляцию звуков из любого поста.

Судя по всему, ни командир башни, ни другие офицеры не имели ничего против этого «концерта». Воронок снова вздохнул: не дожить ему до «годка». Не найти столько воды, сколько требуется каждый день. Не пробиться к камбузу сквозь более сильных и наглых «карасей». Не освоить тромбон, потому что разбитыми губами сложно извлекать правильные звуки и все время хочется спать, ноты не лезут в голову. Не выдержать издевательств и побоев от Беса, Вильнюса, Потапа, Грифа… Через неделю, две, через месяц, но он неизбежно станет Комбинашкой, которого все чморят и на корабле, и даже в газете «На страже Родины». Сергей вспомнил статью «Сколько же быть балластом?»: «Отошел он от общего дела. К материальной части на своем заведовании относится не всегда добросовестно, на занятиях по специальности невнимателен и пассивен, показывает крайне слабые знания, не проявляя никакого желания идти к вершинам мастерства. Стал он в подразделении уже не силой, помогающей своим товарищам. А прямо скажем – обузой…»

Повторив про себя эти слова, Воронок чуть снова не разрыдался. В деревне он был всеми любимым, уважаемым человеком, а здесь его никто ни во что не ставит. На корабле, как в мире животных, слабые не выживают. А Сергей ощущал себя очень слабым. Это Марина считает его героем-моряком, но он, по сути, «чмо», и вскоре его, вероятно, будут звать еще хуже – самым последним флотским словом: «уебище»…

Из динамика громкой связи снова донесся голос Грифа:

– Але, музыкант, чего замолк? Спишь, что ли? Давай концерт дальше.

Воронок тут же запел первое, что пришло в голову:

«За перелесками, за полустанками,

За чертежами, за станками, за баранками

Еще не знали мы, еще не ведали,

Что мы в душе с тобой давно уж моряки.

А служба службою везде —

И на земле, и на воде, —

И друга верного рука

С тобой в любой беде.

А если очень повезет,

Тебя дорога приведет

На Тихоокеанский флот…»

Сергей пел, но эта песня его не бодрила. То ли потому, что была официальной, ведь, ее исполняли и по радио, и по телевидению, и на корабле во время праздничных концертов. То ли потому, что дело было вовсе и не в песне. Воронка не отпускали мысли о собственной никчемности, ничтожестве. Он все больше склонялся к тому, что не приспособлен к службе в армии, на флоте. Несмотря на свой сильный голос, чувствовал себя слишком, слишком слабым. Вспоминал Корыто, который по ночам, когда дневалит, достает из хозяйственного рундука гирю и несколько раз поднимает ее двумя руками. Не подбрасывает в воздух играючи, как «годки», но все-таки поднимает. Сергей же и достать-то гирю не может из рундука: у него музыкальные пальцы, мышцы, развиты только голосовые связки. Но его пение командир музыкальной команды почему-то не оценил. Жабе больше нравится иной тембр и он сделал ставку на другого солиста – на Макса Рыкунова. Ничего из того ценного, что есть в Сергее Воронко, здесь на корабле не нужно. От него требуется лишь грубая физическая сила, пронырливость, способность к выживанию: то, чего у него никогда не было и нет.

Воронок не знал, что делать дальше. Простыть, заболеть у него не получилось. Он был бы не против сойти с ума и не замечать всего, что с ним происходит, ничего не чувствовать. Но до сих пор его психика выдерживала, голова соображала, все понимала. Сергей подумал: «А, может, закосить под дурака. Притвориться, что у тебя в башке не все в порядке?» Однако Воронок осознавал ущербность такого подхода: если не в медчасти, так в береговом госпитале, где есть опытные врачи, его, конечно, раскусят и вернут на корабль. А здесь потом издеваться будут еще больше: «Закосить решил? Чтоб мы еще и твою работу за тебя делали. Получай! Получай!..»

Сергей покачал головой: закосить не удастся. Но тут же подумал о том, что голову можно повредить и по-настоящему. Он слышал, что во второй башне молодой замковый Гордейчук головой под откат орудия угодил во время стрельбы. Так его шандарахнуло по башке, что сразу отправили в береговой госпиталь – сотрясение головного мозга. Через несколько недель вернулся на корабль здоровым и, вроде, отдохнувшим. А на следующих стрельбах опять вовремя голову от двигающегося назад орудия не убрал. Однако теперь все уже поняли, что Гордейчук специально под откат залез. Но его надежды рухнули: не комиссовали молодого замкового, после вторичного лечения в госпитале опять на корабль вернули. Вроде здоровым, но только теперь Гордейчук сам с собой разговаривает. Может, и правда, у него в голове что-то нарушилось. Но все считают, что продолжает «косить» матрос – здоровенный детина, и не комиссуют его, продолжает служить. И еще в башне ждут, что третий раз он под откат полезет. Надеются, может голову Гордейчуку напрочь снесет, и тогда на орудии новый, уже нормальный замковый появится. А пока чморят его так же, как Комбинашку…

Сергей чуть позавидовал этому молодому замковому: передохнул немного в госпитале на берегу. Но позавидовал лишь совсем чуть-чуть: передохнул Гордейчук от своих «годков», но в госпитале полно чужих «усатых», и времени издеваться над «карасями» у них там даже больше, чем на кораблях и в частях. Так что есть ли смысл стремиться в береговое лечебное заведение? Точного ответа на этот вопрос Воронок не имел. Стал прикидывать, как можно спрятаться ото всех, не сходя на берег. На корабле шкер достаточно, и время от времени объявляют специальную тревогу:

– Осмотреть все заведования. Потерялся матрос…

Кого-то находят сразу, кого-то ищут день или два. Комбинашка поставил рекорд: его раз на корабле целую неделю искали. Он, оказывается, все это время в трубе неработающего котельного эшелона жил. Днем спал, ночью еду находил, где мог. Но и его, в конце концов, разыскали. Всех на крейсере рано или поздно находят.

Сергей поразмышлял о том, не стоит ли просто сбежать с корабля. Он знал, что будет не первым: на построении старпом постоянно зачитывает сводку о происшествиях по флоту и каждый раз сообщает о «бегунках» с разных кораблей. И с «Суворова» тоже бывало «срывались» от «годковщины»: во время береговых работ или спускаясь с борта по льду