Дело о пражской соломинке - Василий Павлович Щепетнёв

Они покинули кафе. За время, проведенное в «Чёрном Лебеде», стемнело, а фонари горели очень скупо. С пятого на десятый. Во всяком случае, в этом районе.

Арехин снял очки и уложил их в металлический футляр. Стальной, если быть точным. В меру массивный: карман не оттянет, череп не проломит, но оглушить может. Военно-полевой наркоз. Применялся неоднократно.

— Вы куда? — спросил его Чапек.

— Да хочу по набережной пройтись. Люблю, знаете, ночную реку: то русалки помстятся, то ладью Харона вдруг увижу, то редкую птицу, долетевшую до середины и застывшую над поверхностью в недоумении: что делать дальше?

— Нам по пути — сказал Чапек. — Дойдем до Карлова моста, а там я почти дома.

— И я, — согласился Арехин.

До моста идти было неблизко, но он никуда и не спешил.

Прошли сто метров, двести, пока в особо темной части набережной, под деревьями их не нагнала та четвёрка, что кофейничала вместе с ними в «Чёрном Лебеде».

— Стойте, панове, — сказал один из них почти ласково.

— В чем дело, господа? — спросил Чапек.

— Дело в вас. Именно в вас. Другой пан может идти дальше, а вам придется остаться здесь. Боюсь, надолго, если не навсегда.

Будь на небе луна, и не будь над ними деревьев, можно было бы увидеть зловещие отблески света на выкидных ножах бандитов.

Но Арехин видел их и так, без света.

Покуда Чапек пытался взывать к благоразумию бандитов, он повернул особый рычажок на трости, и та превратилась в шпагу. Оружие устаревшее, в моде разве у немецких студентов, но всяко длиннее ножей. Без долгих разговоров он заколол первого: на руку сыграла темнота. Второй, услышав движение, повернулся в его сторону, но лишь для того, чтобы удобнее было попасть в цель: между третьим и четвертым ребром слева от грудины. Хотя ребра были прикрыты и плотью, и одеждой, Арехин не сомневался, что клинок достиг цели. Третий открыл рот, пытаясь крикнуть что-то угрожающее, и Арехин рубящим ударом рассек тому горло. Какая гадость.

Четвертый, уже шагнувший к Чапеку, обернулся на шум (профессионалом он был ещё тем), и получил удар опять-таки в межреберье. Говоря проще — в сердце.

Всё это заняло от силы четыре секунды. По-суворовски, быстрота и натиск.

— Это… Это что? Это вы их того… оглушили? — спросил Чапек, не веря глазам своим. Да и верить было нечему, слишком уж темно.

— Ещё скажите — связал руки и доставил в полицию. Нет, конечно. Я их убил. Вы как раз спрашивали, сколько человек я убил. В мае пока четверых.

— И вы так просто это говорите.

— Не совсем просто, — сердце с двухсот ударов в минуту возвращалось к обычным шестидесяти, то ж и дыхание. — Но, конечно, делать дело сложнее, чем разговоры разговаривать.

Луна, наконец, выглянула из-за облачка. Арехин склонился над убитым, потом над вторым, над третьим…

Они менялись на глазах. Лица, конечности возвращались в начальную сущность. Гигантские саламандры.

— Я слышал… Слышал, что такое бывает, но думал — обычные легенды, — Чапек был бледнее саламандр, хотя крови и не терял.

Саламандры тем временем таяли, будто снегурочки в русской печи. Даже быстрее.

— Что теперь? Звать полицию? — спросил Чапек.

— А что мы им расскажем? Что на нас напали люди, которые превратились в чёрт знает что, а потом и вовсе растаяли, оставив после себя четыре костюма магазина готового платья, четыре ножа и… Нет, нижнего белья они не носили. И карманы пусты — убедился Арехин.

Чапек отошел в сторону. Рвало его долго, хотя какая с кофе рвота, желчь одна.

— Вы думаете, полиция в это поверит? — продолжил Арехин.

У Чапека продолжалась рвота.

— И даже если поверит, это ведь не вопрос веры, это вопрос делопроизводства.

— Откуда они? И почему…

— Я думаю, их создали очень быстро. Из подручного материала — рыб, лягушек, а более всего инфузорий, плесени и прочей дряни. Наложили ментальную матрицу: они и сами верили, что являются людьми, удачливыми бандитами.

— Кто создал?

— Кто мог, тот и создал. Откуда мне знать? Это ваш город. Думаю, умельцы создавать големов не перевелись. Бецалель творил истуканов из земли, а эти — по сути, из воды. Другая школа, но направление схоже. Вот и создали. Не из экономии даже, и уж точно не ради нашего удивления. Нас требовалось срочно убить, очень срочно. Быстрее, чем выписать из Лондона или Варшавы профессионалов. Но теперь выпишут. Или создадут что-нибудь половчее, — Арехин нашёл ступеньки, ведущие вниз, к площадке у самой воды. Лодкам причаливать, рыболовам сидеть или вот, как ему, отмыть клинок от крови. Хотя разве это кровь…

Облако совсем оставило луну, и он, как мог, осмотрел себя. Зрение и нос утверждали: кровь или иная жидкость на одежду не попала. Особенность колотых ран — кровь изливается не наружу, а внутрь. Преимущественно.

Вытерев клинок насухо носовым платком и убедившись, что тот после процедуры ничем не запятнан, Арехин вернул трости её мирную сущность. Платок же бросил в ближайшую урну. Обыкновенный платок из чешского галантерейного магазина, таких здесь двенадцать на дюжину.

Все это время Чапек молчал. Арехин и его осмотрел — нет ли крови. Не было.

— Продолжим прогулку? — сказа Арехин

— Простите, нет желания.

— А что делать?

— Тут рядышком улочка… — от волнения Чапек позабыл название, — улочка… ну, неважно. Можно поймать извозчика.

— Ну, пойдемте ловить.

И хоть не было у них ни загонщиков, ни охотничьих собак, ни ловчих сетей, извозчика они поймали.

— Любезный, отвези нас в хороший русский ресторан, — распорядился Арехин.

— Почему в ресторан?

— Вам необходимо выпить водки. И закусить. Говорю, как фельдшер военного времени.

Чапек попробовал возражать, что, мол, поздно, что водку он не пьёт, что вообще сейчас не до этого.

— Спорить с более опытным человеком нехорошо. У вас же, пан Чапек, нет опыта в подобных делах? И — теперь моя очередь угощать.

Чапек замолчал.

Извозчик понял приказ дословно и привез их к ресторану, который так и назывался: «Русский». Располагался он неподалеку от Малостранской башни, видом радовал, а потому, расплатившись с извозчиком, Арехин повёл Чапека внутрь. Тот совсем раскис и шёл, словно к зубному врачу: и нужно, и страшно.

Ресторан и в самом деле оказался хорош: несмотря на позднее время