Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

а уж потом займутся друг другом. Это большая ответственность и тяжелая ноша. Если тебе такое не по силам, скажи сейчас, и я найду другой путь. Однажды я в тебя поверил, но ты обманул мои ожидания.

– Этого больше не повторится, высочайший.

– Ну хорошо, – сказал дай-кво и умолк.

Маати так долго ждал позы прощания, после которой мог бы уйти, что даже начал гадать – дай-кво забыл о нем или намеренно игнорирует, чтобы таким образом унизить.

Наконец дай-кво тихо спросил:

– Сколько лет твоему сыну, Маати-тя?

– Двенадцать, высочайший. Но я не видел его уже несколько лет.

– И ты зол на меня из-за этого.

Маати хотел жестом изобразить отрицание, но сдержался и опустил руки. Подумал, что не время и не место соблюдать придворный этикет.

Дай-кво это заметил и улыбнулся:

– А ты становишься мудрее, мой мальчик. В юности был глупцом. В сущности, это не так уж и плохо, многие мужчины глупы. Но ты видел свои ошибки и не давал их исправить. Это был неверный путь, и, кажется, я знаю, какую цену тебе пришлось заплатить.

– Высочайшему виднее.

– Я говорил тебе, что в жизни поэта нет места семье. Естественно, время от времени могут появляться любовницы – большинство мужчин слишком слабы, чтобы отказать себе в подобных утехах. Но жена? Ребенок? Нет. Семья накладывает обязательства, а нашему делу надо отдаваться целиком. И я тебя предостерегал. Помнишь? Я говорил тебе об этом, а ты…

Дай-кво нахмурился и покачал головой, как будто ему тяжко было вспоминать.

Маати понимал, что настал момент, когда он может раскаяться и признать, что дай-кво был прав с самого начала и во всем. Но он промолчал.

– Я был прав, – сказал за него дай-кво. – И теперь ты слабый поэт и несостоявшийся муж. Твои работы далеки от совершенства, а жена забрала твоего отпрыска и ушла. Как я и предсказывал, тебе не удалось совместить одно с другим. Но я не виню тебя, Маати. Никому такое не под силу. В Мати появится шанс начать все сначала. Справишься – все забудут о твоих прошлых неудачах, и только успех останется в памяти у людей.

– Я сделаю все, что в моих силах, и сверх того.

– Уж постарайся, потому что третьего шанса не будет. И второй-то редко кому выпадает.

Маати принял позу ученика, запоминающего наставления учителя.

Дай-кво смерил его взглядом и ответил жестом, которым учитель заканчивает урок, а потом поднял руку и сказал:

– И не упусти эту возможность только для того, чтобы мне досадить, Маати. Твой провал в этом деле мне не навредит, а тебя уничтожит. Ты зол, потому что я в свое время сказал тебе правду и потому что все, о чем я говорил, сбылось. Подумай над этим по пути на север. Ответь себе на вопрос: стоит ли ненавидеть меня?

В открытое окно задувал пахнущий соснами и дождем ветер. Ота Мати, шестой сын хая Мати, лежал на кровати и слушал, как дождь стучит по каменным плитам и черепичной крыше постоялого двора, а речные волны без устали с тихим плеском набегают на берег.

В очаге плясал и плевался искрами огонь, но Оте все равно было зябко. Ночная свеча погасла, и он не стал зажигать ее снова – утро придет в свой час, никуда не денется.

Плавно открылась и закрылась раздвижная дверь, но Ота не повернулся, чтобы посмотреть, кто вошел в комнату.

– Все хандришь, Итани, – сказала Киян.

Итани – вымышленное имя, Ота сам для себя его выбрал и так при первом знакомстве представился Киян.

У Киян был глубокий грудной голос, мелодичный, как у певицы.

Ота повернулся на бок.

Киян в строгих одеждах – такие обычно носят женщины, у которых есть свое дело, – опустилась на колени возле очага. Кожа у нее была смуглая и гладкая, а лицо узкое, и прядь волос упала на лоб. Когда на ее губах играла улыбочка, она напоминала Оте лисицу.

Киян положила в огонь полено и сказала:

– Вообще-то, я надеялась, что ты спишь.

Ота, вздохнув, одной рукой изобразил слабый жест раскаяния.

– О, не стоит передо мной извиняться, – произнесла Киян. – Я равно счастлива принимать тебя и в моих комнатах, и в чайном домике, просто старый Мани стосковался по свежим новостям. А может, хочет подпоить тебя, чтобы вместе распевать его похабные песенки. Ты же знаешь, он по тебе скучал.

– Да уж, тяжко, когда тебя так любят.

– Не смейся. Это не любовь на века, но и такой мало кто может похвастаться. Оглянуться не успеешь, как превратишься в старикашку из тех, что ждут, когда им нальют дармового вина, и беспрестанно жалеют себя. Как говорится, что имеем – не храним, потерявши – плачем.

– Прости, я и не думал смеяться на старым Мани. Просто… – Ота вздохнул.

Киян закрыла окно и зажгла ночную свечу.

– Просто ты хандришь, – сказала она. – А еще лежишь голый, не укрылся одеялом. Все думаешь, что совершил нечто дурное, – вот и наказываешь себя.

– А я и не знал, из-за чего разлегся тут нагишом. Спасибо, что подсказала.

– Не за что, – усмехнулась Киян, раздеваясь. – От меня ничего не утаишь, Итани, даже не пытайся. Лучше сам все расскажи, легче станет.

Ота и сам не раз думал об этом.

«Я не тот, за кого ты меня принимаешь. Имя Итани Нойгу выбрал себе еще в детстве. Мой отец умирает, а братья, которых я едва помню, взялись убивать друг друга, и мне от этого худо».

И что бы сказала на это Киян? Она так гордится тем, что понимает его, что разбирается в людях, что способна проследить ход мысли любого, даже незнакомца.

Вот только Ота не думал, что она догадалась о том, что он на самом деле никакой не Итани.

Киян легла рядом и укрыла себя и его теплым одеялом.

– Нашел себе другую в Чабури-Тане? – спросила она полушутя-полувсерьез. – Какая-то юная танцовщица похитила твое сердце или другую часть плоти и теперь ты ломаешь голову, как бы помягче сказать, что бросаешь меня?

– Я же посыльный. У меня в каждом городе, куда ни пошлют, есть женщина.

– Неправда, – сказала Киян. – Другие посыльные, может, и заводят себе женщин в разных городах, но только не ты.

– Это почему?

– Да потому, что я полгода чего только не делала, чтобы привлечь твое внимание, разве что голышом перед тобой не расхаживала. И ты не задерживаешься в других городах, так что у тамошних женщин просто нет шансов до тебя добраться. И не откидывай одеяло