Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

День предстоял длинный, и после утренней схватки Семай не ждал от него ничего хорошего. До полудня он обещал зайти к резчикам – из карьера доставили груз гранита, требуется его помощь, прежде чем камень начнет превращаться в вазы, которыми так славится Мати.

А после полудня Семая будут ждать горняки, они хотят обсудить дела на серебряном руднике Дома Пирнатов. Горные мастера хая обеспокоены тем, что размягчение пород вокруг недавно открытого пласта руды может ослабить всю структуру шахты. А управляющий Дома Пирнатов считает, что рискнуть стоит.

Семай знал все это и понимал, что встреча будет похожа на свалку, которую устраивают в песочнице не поделившие формочки детишки. При одной только мысли, что придется выслушивать доводы обеих сторон, поэту становилось безумно тоскливо, но деваться некуда – он должен был там присутствовать.

– Так скажи им, что я чуть не обыграл тебя, – предложил андат. – Мол, ты совершенно обессилел после такого и не можешь прийти.

– Ага, и моя жизнь несказанно улучшится, если все в Мати станут бояться, что их город может превратиться во второй Сарайкет.

– Я лишь говорю, что у тебя есть выбор, – проговорил андат, с улыбкой глядя на огонь в очаге.

Невысокий, но просторный дом с толстыми каменными стенами стоял отдельно за стенами дворцового городка и вне территории, отведенной для особняков утхайема. Его окружали дубы с искусно сформированными кронами; в тени, куда еще не добиралось солнце, остались серые кучки снега и подмерзшие лужи.

Семай с андатом шли на запад, к дворцам и Великой башне, самой высокой из всех невероятно высоких башен Мати. Прогулка на свежем воздухе по залитым солнцем улицам не шла ни в какое сравнение с передвижением по сети тоннелей, куда прятался город, когда сугробы вырастали настолько, что даже снежные двери было не открыть.

Короткие дни и мороз такой, что камни трескаются, – это зимний Мати. Так что с наступлением весны все горожане стремились поскорее выйти в сады и погулять под открытым небом.

Мимо Семая проходили мужчины и женщины, все в теплой одежде, но без головных уборов.

Поэт с андатом остановились возле печи огнедержца; там же грелась и распевала старинные песни рабыня. Прямо перед ними возвышались серые хайские дворцы с острыми, как лезвие топора, крышами. А дневной свет остался у них за спиной, манил к себе, как фигурки «сахарных призраков» в Ночь свечей.

– Еще не поздно, – тихо пробормотал андат. – Манат Дору часто так делал. Он посылал хаю записку с жалобой: дескать, удерживать меня слишком трудно и ему нужно отдохнуть. Что тебе мешает так же поступить? А сами пойдем в чайную у реки, там жарят в масле лепешки и посыпают их сахарной пудрой. Когда на такую дунешь, в воздухе повисает белое облачко.

– Выдумки, – хмыкнул Семай.

– Нет, я ничего не выдумываю, это правда. Хай иногда страшно злился, но что он мог поделать?

Рабыня улыбнулась и приняла позу приветствия. Семай ответил тем же.

– Или можем заглянуть в сады, где часто бывает Идаан. Если она не занята, пригласим погулять вместе с нами, – продолжил андат.

– И с чего ты взял, что прогулка с дочерью хая для меня предпочтительнее сладких лепешек в чайной на берегу реки?

– Ну, она начитанная и очень сообразительная, – ответил андат, как будто поэт спрашивал всерьез. – К тому же я знаю, что ты находишь ее приятной на вид. И она любит выходить порой за рамки приличий, пусть и самую малость. А это, если память мне не изменяет, ценится выше, чем самые вкусные лепешки.

Семай переступил с ноги на ногу и жестом остановил юного слугу. Тот узнал поэта и склонился в глубоком приветственном поклоне.

– Я хочу, чтобы ты передал мои слова Господину вестей.

– Да, Семай-кя, – с готовностью ответил мальчишка.

– Скажи ему, что сегодня утром у меня была схватка с андатом и я слишком изнурен, чтобы заниматься делами. И еще скажи: если почувствую себя лучше, приду завтра.

Поэт выудил из рукава кошель, выбрал среди полосок серебряную. Мальчишка потянулся за вознаграждением, но Семай убрал руку за спину и пристально посмотрел в карие глаза:

– Если спросит, скажешь, что я выглядел нездоровым.

Мальчишка быстро-быстро закивал, и Семай вложил в его ладонь серебро. Если и было какое-то поручение у маленького слуги, он вмиг о нем забыл и со всех ног помчался к погруженным в сумеречные тени дворцам хая.

– Ты дурно на меня влияешь, – заметил Семай.

– Постоянная борьба – вот цена власти, – абсолютно серьезно отозвался андат. – Тяжко тебе приходится. А теперь давай найдем Идаан и полакомимся сладкими лепешками.

2

– Говорят, ты знал моего сына, – сказал хай Мати и принял повелевающую позу. – Расскажи о нем.

Серая кожа и желтоватая седина в длинных жидких волосах говорили о чем-то более разрушительном, чем обычная старость. Дай-кво принадлежал к тому же поколению, но выглядел куда бодрее и крепче.

Страшно уставший в долгой дороге, Маати сидел на коленях на красной циновке напротив хая. Он не мылся уже несколько дней и плохо соображал, но ему даже не позволили распаковать багаж и переодеться, сразу повели на эту встречу, больше похожую на допрос.

Поэт сидел опустив глаза, но чувствовал на себе взгляды хайской свиты в дюжину человек, среди которых были и рабы, и утхайемцы благородного происхождения. Для неофициальной аудиенции в зале присутствовало слишком уж много народу, и от этого Маати было не по себе, но решал здесь не он.

Поэт взял пиалу с подогретым вином, глотнул и заговорил:

– Высочайший, мы с Отой-кво познакомились в школе. Он тогда носил черные одежды, которые даровались тем, кто прошел первое испытание. А я… я был для него возможностью пройти второе.

Хай Мати кивнул с несвойственной человеку грацией, словно какая-нибудь птица или тончайшей работы механизм.

Маати истолковал это как знак продолжать.

– Вскоре он пришел ко мне и… Ота-кво помог мне многое понять о школе и о самом себе. Думаю, он был лучшим учителем из всех, кого я знал в этой жизни. Если бы не он, меня бы вряд ли отобрали в ученики дая-кво. Но потом он отказался от своего шанса стать поэтом.

– И от клейма, – сказал хай. – Он отказался от клейма. Возможно, он уже тогда вынашивал честолюбивые планы.

«Он был мальчишкой и очень разозлился, – подумал Маати. – А Тахи-кво и