Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Маати не мог понять, поэт притворяется или он действительно такой наивный.

– Хай оставил подробные распоряжения, – сказал он.

– Ну и ладно, теперь уж ничего не поделаешь. Надеюсь, вам отвели хорошие апартаменты. Все ли устраивает?

– Не знаю, я еще не осмотрелся. Думаю, какое-то время придется привыкать к сидению на том, что не двигается. Стоит закрыть глаза, и снова будто трясусь в повозке.

Юный поэт рассмеялся, и этот смех был теплый, как летнее солнце. Маати слабо улыбнулся и тотчас мысленно попенял себе за невежливость.

Семай уселся, скрестив ноги, на подушку возле очага.

– Утром мы приступим к работе, но прежде я хочу с вами поговорить, – сказал он. – Человек, который отвечает за сохранность библиотеки… Он хороший, но слишком уж ревностно относится к своим обязанностям. Похоже, считает их исполнение своим долгом перед грядущими поколениями.

– Совсем как поэт, – произнес Маати.

Семай улыбнулся:

– Пожалуй что так, только поэт из него вышел бы ужасный. Его распирает гордость, а ведь ему всего лишь вручили ключи от дома с полками, заваленными книгами и рукописями, причем написанными на языках, понятных лишь полудюжине человек во всем городе. Если бы ему доверили что-то по-настоящему важное, он бы точно лопнул, как опившийся крови клещ. В общем, я подумал, что для всех будет проще, если первые несколько дней я буду сопровождать вас в библиотеку. А потом Баараф привыкнет и все пойдет как по маслу.

Маати принял позу, которая выражала благодарность и одновременно отказ.

– Нет никакой надобности отвлекать вас от дел. Я полагаю, одного распоряжения хая достаточно.

– Маати-кво, я ведь хочу помочь не только поэту, но и библиотекарю, – сказал Семай. Почтительное «кво» удивило Маати, но молодой поэт этого как будто не заметил. – Баараф мой друг, а друзей порой надо защищать от них самих. Так ведь?

Маати принял позу согласия и посмотрел на огонь в очаге.

Что правда, то правда, иногда люди становятся своими худшими врагами.

Маати припомнил последнюю встречу с Отой-кво. В ту ночь он признался старому другу, что они с Лиат сблизились и чувства их взаимны. Глаза Оты стали холодными и пустыми. Вскоре после этого погиб Хешай-кво, поэт Сарайкета, и Маати с Лиат покинули город, так и не увидевшись с Отой-кво.

С тех пор Маати преследовали эти темные глаза. Сколько же гнева скопилось в душе учителя за все эти годы? Гнев Оты мог перерасти в ненависть, а Маати прибыл сюда, чтобы выследить этого человека и разоблачить.

Огонь плясал на углях, превращая черное в серое, а твердое в рыхлое.

Маати понял, что молодой поэт все это время продолжал что-то говорить, и принял позу извинения:

– Простите, я задумался. Что вы сказали?

– Я предложил зайти за вами, когда рассветет, – ответил Семай. – Могу показать, где в городе лучшие чайные и где продают самую вкусную яичницу с рисом. А потом возьмем приступом библиотеку, согласны?

– Да. И спасибо за столь щедрое предложение. А сейчас не обессудьте – мне бы хотелось побыстрее распаковать вещи и немного отдохнуть.

Семай аж подскочил на месте, затем принял покаянную позу. Очевидно, ему и в голову не приходило, что его визит не вполне уместен. Маати только рукой махнул, и они вежливо распрощались.

Когда дверь за юным поэтом закрылась, Маати тяжело вздохнул и встал.

Багаж его был скромным: теплая одежда, специально купленная для поездки на север; несколько книг, включая написанный его покойным учителем томик в кожаном переплете, который он прихватил с собой из Сарайкета; и пакет с письмами от Лиат, полученными несколько лет назад.

Накопленные за всю жизнь воспоминания умещались в двух сумках, которые Маати при надобности легко мог нести сам, просто закинув за спину. Маловато – не то слово.

Маати допил чай с лепешками, подошел к окну и отодвинул тонкие, как бумага, ставни.

Закат еще окрашивал западный край неба в темно-фиолетовый цвет, в городе мерцали огоньки факелов и фонарей, а на юге, в кузнечном квартале, искрились и полыхали, точно пожар в подлеске, печи кузнецов.

На фоне звездного неба возвышались черные башни Мати, на самом верху светились окна – там в разреженном воздухе даже в поздний час еще вершились какие-то дела.

Маати полной грудью вдохнул студеный воздух.

Все эти незнакомые улицы, высоченные башни, сеть тоннелей под городом, которые, как он слышал, называют зимними дорогами…

И где-то там, в этом лабиринте, скрывается и замышляет очередное убийство его старый друг и учитель.

Маати дал волю воображению и представил такую сцену.

Перед ним в темноте с ножом в руке возникает Ота-кво. Взгляд у него суровый, голос сиплый от ненависти.

Маати зовет на помощь и наблюдает за тем, как стражники хватают Оту…

Вступает в драку, и все заканчивается кровью…

Он подставляет грудь под заслуженный удар ножа…

Вначале он все видел ярко и четко, как наяву, а вот под конец воображение изменило и картинка получилась смазанной.

Маати закрыл ставни.

В комнате, пока поэт любовался городом и предавался размышлениям, стало довольно прохладно, поэтому он подбросил угля в очаг и уселся на подушку поближе к огню.

Маати уже не с такой легкостью, как Семай, поджимал под себя ноги, а чтобы не затекали ступни, то и дело ими шевелил. Посидев так немного, он вдруг понял, что с искренней симпатией вспоминает о Семае. Этот юный поэт умеет расположить к себе, совсем как Ота-кво.

Маати потянулся и в который раз задался вопросом: если бы все эти события происходили в песне, какая роль досталась бы ему? Героя или негодяя?

Никто не воспринимал детские выходки Идаан всерьез, а зря. Стоило кому-то из ее друзей или братьев нарушить дворцовый этикет, неотвратимо наступали последствия – провинившегося стыдили или порицали. Но Идаан была любимой дочкой хая. Она могла украсть платье девочки-соперницы или явиться с опозданием в храм и прервать священника посреди службы. Она убегала от сопровождавших ее взрослых и воровала вино на кухне. Могла танцевать с мужчинами более низкого положения. Она была Идаан Мати, и ей было все позволено, потому что ее жизнь не имела значения. А ее жизнь не имела значения, потому что Идаан Мати была женщиной.

И если Идаан ни разу в присутствии свиты не прокричала в лицо отцу, что она такая же его наследница, как Биитра, Данат и Кайин, то лишь потому, что в глубине души боялась, что он не станет спорить, а скажет пару легковесных фраз, чтобы закрыть тему, и после этого ей станет только хуже.

Возможно,