Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Утхайемцы, достаточно знатные, чтобы выразить свое мнение, закивали, будто решение, принятое сгоряча подростком, которому не исполнилось и двенадцати лет, могло объяснить совершенное двадцать лет спустя убийство.

Маати решил не обращать на них внимания – пусть себе кивают – и продолжил рассказ:

– В следующий раз я встретил его уже в Сарайкете. Меня отправили туда на обучение к Хешаю-кво и андату Исторгающий Зерно Грядущего Поколения. В то время Ота-кво жил под вымышленным именем и работал грузчиком в порту.

– И ты его узнал?

– Да, узнал.

– Узнал, но не разоблачил?

Маати был готов к тому, что хай разгневается или даже придет в ярость, но в голосе старика не было и намека на злость, напротив, он звучал спокойно и проникновенно.

Поэт поднял голову и увидел знакомые глаза. Даже если бы он не знал, кто перед ним, все равно по глазам догадался бы, что это отец Оты-кво.

И в этот момент у него в голове мелькнуло: «А какие глаза у моего отца? Похожи на мои?»

Но он отогнал прочь не относящиеся к делу мысли и честно ответил:

– Да, высочайший, я не донес на Оту-кво. Я считал его своим учителем… и хотел понять, почему он сделал такой выбор. На время мы стали друзьями. Но после смерти поэта мне пришлось покинуть город.

– И ты все еще считаешь его своим учителем? Говоришь «Ота-кво», а так обращаются к наставникам.

Маати покраснел – в течение всего разговора он не замечал, что так называет Оту.

– Просто по старой привычке, высочайший. Когда я видел Оту-кя в последний раз, мне было шестнадцать. Сейчас – тридцать. Получается, я полжизни с ним не говорил. И я думаю о нем как о человеке, который некогда поделился со мной знаниями и советы которого в то время оказались для меня очень полезными. – Маати почувствовал, что фальшь в таком объяснении может показаться слишком очевидной, и закончил фразой, более похожей на правду: – Я верен даю-кво.

– Это хорошо, – сказал хай Мати. – А теперь поделись со мной: как ты собираешься исполнять в моем городе данное тебе поручение?

– Я прибыл к вам, чтобы изыскать в богатейшей библиотеке Мати редкие манускрипты. Все утро я буду заниматься этой работой, а после полудня и вечером – знакомиться с городом. Думаю… думаю, если Ота-кво в Мати, отыскать его не составит большого труда.

Тонкие серые губы хая скривились в снисходительной улыбке. Маати показалось, что старику его немного жаль. Он снова почувствовал, что краснеет, но сумел сохранить невозмутимое выражение лица. Поэт понимал, как выглядит в глазах хая, и не мог позволить себе дрогнуть или отвести взгляд и тем подтвердить худшие подозрения старика.

– Такой вере в себя можно только позавидовать, – заметил хай. – Ты впервые в моем городе. Ты не видел его улицы, ничего не знаешь о подземных тоннелях, возможно, лишь отчасти знаком с его историей – и при этом заявляешь, что легко найдешь моего потерянного сына.

– Вернее будет сказать, высочайший, что я постараюсь сделать так, чтобы ваш сын смог легко найти меня.

Маати по опыту знал, что склонен приписывать людям страхи и ожидания, которых они на самом деле не испытывают, но сейчас показалось, что старик посмотрел на него с одобрением.

– Обо всем будешь докладывать мне лично, – сказал хай Мати. – Когда найдешь его, первым делом явишься ко мне, а уж я сам напишу даю-кво.

– Сделаю все, как прикажет высочайший.

Поэт солгал – он уже обещал верность даю-кво. Но в этот момент не видел смысла объяснять значение своих слов.

На этом аудиенция подошла к концу.

Разговор, похоже, утомил хая не меньше, чем долгое путешествие – Маати.

Служанка отвела поэта в выделенные для него покои.

Когда Маати закрыл дверь, уже наступил поздний вечер. Наконец-то он впервые за несколько недель остался наедине с собой. Путь от селения дая-кво тянулся не полсезона, как путь от Сарайкета, но все же был долог, и поэт устал от вынужденного общения с чужими людьми.

В очаге горел огонь, на лакированном столе дожидался чай с приправленными медом и миндалем лепешками. Маати опустился в кресло, вытянул ноги и закрыл глаза. Окружающая обстановка казалась далекой от реальности, да и то, что поэту, не оправдавшему возложенные на него надежды, вдруг поручили такое важное дело, тоже выглядело очень и очень странно.

Дай-кво перестал или почти перестал доверять Маати после того, как тот потерпел неудачу в Сарайкете, да еще и отказался бросить Лиат, девушку, которая прежде любила Оту, но потеряла его и покинула родной город, чтобы быть вместе с Маати, и тогда же выяснилось, что она носит под сердцем ребенка.

Если бы между этими двумя событиями был хоть какой-то временной зазор, все могло бы сложиться иначе. Но один скандал вслед за другим – это оказалось слишком. Во всяком случае, так для себя объяснял случившееся Маати. Он хотел верить именно в такую последовательность событий.

Тихий стук в дверь отвлек его от горьких воспоминаний.

Поэт расправил одежды, провел рукой по волосам и сказал:

– Входите.

Раздвижная дверь плавно отъехала в сторону, в комнату вошел мужчина лет двадцати, в коричневых одеждах поэта, и принял позу приветствия.

Маати ответил тем же и присмотрелся к Семаю Тяну, поэту Мати.

Широкие плечи, открытое лицо.

«Вот каким я должен был стать», – подумал Маати.

Одаренный мальчик с ранних лет, пока его ум еще был достаточно пластичным, чтобы обрести правильную форму, обучался у опытного мастера. А когда пришло время, он ради своего города взял на себя тяжелую ношу поэта.

Именно так и должен был поступить Маати.

– Я только что узнал о вашем прибытии, – сказал Семай. – Заранее оставил распоряжение на главной дороге, но, очевидно, меня здесь не шибко почитают – только делают вид.

Молодой поэт держался непринужденно и улыбался так, будто участвовал в игре. По виду и не скажешь, что к этому человеку с безусловным почтением относились все в Мати, да и во всем мире. Он обладал силой, способной размягчать камень. Такова была основополагающая идея, которой Манат Дору несколько поколений назад придал форму человека.

Этот широколицый симпатичный юноша мог разрушить любой мост и сровнять с землей любую гору. Мог превратить великие башни Мати в реку камней, быструю и густую, как ртуть, которая бы по одному его повелению повергла город в руины.

А он посмеивается над тем, что его приказ был проигнорирован, как будто он – младший писец