Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

Девочка штудировала историю, математику, географию, ботанику и зоологию, училась присваивать ярлыки вещам и разделять их на новые категории. Облака перестали быть выражением перемены в настроении богов, предвещающей шторм или ветер, но назывались теперь cumulus, stratus, cirrus, сumulonimbus[2] – звучные имена, напоминавшие громовые раскаты и дававшие ей ощущение власти. Растения больше не делились на съедобные и ядовитые, на просто опасные, полезные и целебные, но превратились в экземпляры, разделенными на виды и семьи, роды и племена, провинции и нации – то было древо жизни, столь же сложное и солидное, как схема министерств и ведомств в империи Дара. На смену грезам о воинах и богах из легенд, которые Дзен-Кара слышала в детстве от старших, пришло чтение книг о подвигах героев войн Диаспоры, гордых королях Тиро, яростном Гегемоне.

Не все, правда, было гладко. Находились такие, кто потешался над ее акцентом или делал вид, что не понимает адюанку, а также те, кто изумленно таращился, разглядывая ее экзотическую внешность: сочетание смуглой кожи и светлых волос было для Дара весьма непривычным. Некоторые спрашивали, что означают татуировки на ее лице, и отпускали невежливые комментарии. Однако девушка старалась не обращать внимания, позволяя этим оскорблениям скатываться с нее, как вода с покрытой гладкими перьями спины селезня. Большинство учителей и одноклассников воспринимали Дзен-Кару как полноправного члена сообщества, нацеленного на приобретение знаний, и она была слишком поглощена радостью учебы, чтобы расстраиваться из-за горстки каких-то недоумков. Если кто-либо давал понять, что ей не рады, Дзен-Кара твердила про себя, словно мантру, афоризм Кона Фиджи, которому она втайне дала прозвище Единственного Истинного Искателя Пути: «В пределах четырех морей все люди братья».

Дзен-Кара посещала представления знаменитых оперных трупп, толкалась у прилавков уличных торговцев, восхищалась храмами богов Дара, полных статуй в тысячу тысяч раз более величественных, чем фигурка Тутутики времен ее детства; пробовала блюда, вкуса которых прежде и вообразить не могла: острые соусы беженцев с Дасу; элегантные канапе из Аму; сладкие густые компоты с Волчьей Лапы; пряные салаты из гусениц из сельских районов Кокру; приправленные различными растениями сырую рыбу и морепродукты из Гана – еду, столь похожую на блюда ее родины и одновременно так отличающуюся от них; жареную баранину и говядину из Фасы, где каждый кусок мяса следовало сочетать с другим вином…

Мир был так велик, так богат, так многослоен. Дзен-Кара наслаждалась изречениями философов ано, при помощи которых в уме у нее выстроилась модель, позволяющая видеть мир во множестве самых различных ракурсов. Ей нравилось, как рассуждают и спорят учителя и другие студенты, словно бы и нет во вселенной таких тайн, которые не способен вскрыть клинок отточенного интеллекта. Она чувствовала одновременно смирение и небывалый подъем, слушая песнопения монахов и монахинь в больших храмах, как если бы поднимающийся дым уносил ее молитвы прямо в уши богов Дара, порождая связь в равной мере потаенную и открытую.

Прежняя жизнь в родной деревне на Тан-Адю казалась такой ограниченной и стесненной, такой маленькой и незначительной.

«Мне надо было родиться в Дара, – думала Дзен-Кара. – Именно здесь мое место».

Она поступила в подготовительную школу в Гинпене и поставила перед собой цель сдать имперские экзамены. Такова тропа, по которой все посвятившие себя науке мужчины и женщины восходят в высшие эшелоны общества Дара, становятся не просто зрителями, но актерами величественного представления.

Поскольку Дзен-Кара происходила не из Дара и не имела в империи определенного места жительства или родных, ей пришлось пойти на Городскую экзаменацию в Гинпене вместе со своей учительницей, мастером Тату, которая выступала в качестве опекуна. Конкуренция в этом городе знаний была просто невероятной, Дзен-Каре предстояло соревноваться с претендентами, штудировавшими классиков ано лет на десять дольше ее. Однако, входя в экзаменационный зал, девушка, как ни странно, не испытывала трепета, только радостное возбуждение.

Тем не менее в тот день, когда должны были вывесить результаты экзаменов, она вдруг испугалась. Страх потерпеть неудачу, увидеть, что мечта ее разбилась вдребезги, буквально парализовал Дзен-Кару. Поэтому она не пошла вместе с одноклассниками в Зал знаний, а просто сидела у себя в комнате и молилась Фитовэо.

Друзья вернулись с вестями, что из двадцати учеников подготовительной школы лишь пятеро пополнили список новых токо давиджи. Дзен-Кара не только набрала высший балл среди этой пятерки, но и заняла пятнадцатое место среди всех соискателей из Гинпена. То был самый высокий показатель, которого когда-либо достигал на Городской экзаменации ученик мастера Тату.

– В менее просвещенной части Дара твое имя непременно значилось бы на самом верху списка, – с гордостью заявила ее наставница.

Праздничный банкет закатили в «Великолепной вазе», лучшем ресторане Гинпена, и Дзен-Кара, впервые закрутившая светлые волосы в двойной пучок-свиток, как и полагалось тем, кто успешно прошел первую ступень имперских экзаменов, ощутила себя полноправной женщиной-дара. Друзья поздравляли победительницу, провозглашая тосты, и во взглядах их восхищение смешивалось с завистью.

Мастер Тату попросила сделать для нее копию эссе Дзен-Кары, чтобы показывать его в качестве образца своим новым ученикам. Позже той же самой ночью она вызвала девушку к себе в кабинет.

– Это превосходная работа, – сказала наставница. – Поскольку темой эссе в этом году выбрали «О природе времени», большинство экзаменуемых вполне ожидаемо прибегло к цитатам из поточников, которые много писали о скоротечности жизни перед лицом вечности, или же ссылалось на моралистов, склонных красноречиво повествовать о долговременной ценности добродетели, приводя примеры из истории. Но ты предпочла построить свое сочинение на доводах воспламенистов, на наблюдениях за приливами и отливами желания как метрономе жизни в современном крупном городе вроде Гинпена. Это удивительно оригинальный подход.

Дзен-Кара покраснела и поблагодарила мастера Тату.

– Но… – Внезапно тон учительницы переменился, и сердце у девушки екнуло. – В твоем сочинении нет почти ничего от тебя самой. Самым могущественным инструментом автора является вовсе не заостренный писчий нож или разогретая ложечка для воска, но его собственный голос, воплощение его души. Ты прячешься от своего читателя, Дзен-Кара, говоришь с ним из-под маски.

По мере того как наставница продолжала, в ушах у Дзен-Кары зашумело от забурлившей по жилам крови.

– Почему ты так неохотно идешь навстречу авторитету собственного опыта, единственного учителя, который умнее мудрецов ано? Только тот, кто вырос не в Дара, мог сказать, что способ, при помощи которого мы организуем время, наша вечная одержимость как можно эффективнее его использовать и наш страх терять его понапрасну не являются естественными. Тем не менее ты не приводишь примеров из своей жизни