Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

– Разница между твоими старшими братьями и сестрами и тобой в том, что они уехали учиться в Дара, уже зная, кто они такие, – продолжил вождь Кайзен, которого дочери так и не удалось переубедить. – Ты же покинула дом неоперившимся птенцом, а вернулась альбатросом, забывшим, что значит ходить по родным берегам.

Слова отца, пусть и суровые, звучали справедливо. Дзен-Кара призадумалась: а может, она и вправду уехала в Дара слишком юной и подверглась влиянию чужой красоты, прежде чем успела полностью вырасти и впитать вкус родного дома?

Но даже если и так, то нет ли в ее опыте зерна пользы? Чистой душой ребенка она полюбила и Дара и Тан-Адю, впитав податливой юной душой жизненный уклад обеих стран. Она знала Дара лучше любого из адюан и считала, что при помощи этого знания способна видеть Тан-Адю, его прошлое и будущее, как никто другой.

– Пожалуй, я издам специальный закон, запрещающий адюанам ездить учиться в Дара, – объявил вождь. – Мы уже знаем достаточно, чтобы вести торговлю. Нам нет нужды терять молодое поколение, подвергая его тлетворному влиянию этой страны.

– Нет, папа, ты не должен так поступать! – Мысль о том, что все молодые адюане лишатся возможности пережить ее опыт, воочию узреть поражающие воображение достижения Дара, была несносной. Ну как может отец быть таким слепым, неужели он не понимает, сколь пагубными окажутся последствия? Чем больше запретов, тем сильнее становится желание…

– Ты адюанка, – отрезал отец. – Помни об этом. Куни Гару обещал мне, что ни один солдат не ступит на землю архипелага Тан-Адю, пока стоит Трон Одуванчика, и нам нет нужды забивать себе голову мыслями о том, как бы подладиться под пути Дара.

Дзен-Кара была в отчаянии.

Ее мечту не поняли. Неправильно истолковали. Неточно перевели.

Вождь Кайзен запретил дочери развивать дальше гибридный литературный язык и алфавит. Он велел ей быть тенью старшей сестры и учиться торговать с купцами из Дара: только таким образом полученные ею на чужбине знания способны принести пользу.

На следующий день Дзен-Кара сбежала из дома и вернулась на Большой остров.

Чем больше узнавала Дзен-Кара о жизни Фиро, тем отчетливее слышала в ней эхо собственных шагов.

Когда он рассказывал о потрясении, которое испытал, услышав, что Куни Гару предал Гегемона, она подумала о том, как была разочарована сама, когда обнаружила, что отцу недостает храбрости принять перемены, которые несут идеи из Дара. Родители всегда выглядят героями и богами в глазах детей, пока те однажды не поймут, что это обычные люди со своими изъянами и недостатками. Дороги потомков определяются в тот миг, когда они дают себе слово исправить ошибки, совершенные их предками.

Когда Фиро говорил о чувстве оторванности от корней, которое испытал, осиротев так рано, Дзен-Кара вспоминала о своих собственных скитаниях. Он полагал, что в его распоряжении все время мира, чтобы узнать своих родителей, учиться у них, и никак не ожидал вдруг лишиться обоих. Она же считала, что имеет все время мира, чтобы стать и адюанкой и дара, но поняла, что отвергнута и теми и другими.

Оба они нашли утешение в работе. Фиро посвятил себя созданию армии, которая освободит его народ от чужеземного ига, тогда как Дзен-Кара полностью отдалась другому делу – преобразованию литературы, которая позволит ее соплеменникам воспарить в будущее, надежно сохранив при этом свои традиции.

Смущаясь и робея, Дзен-Кара объяснила ему принципы построения гибридного алфавита.

Вопреки опасениям девушки, в глазах у Фиро не появилось покровительственного блеска, он не счел это безделицей или прихотью, но согласно кивнул:

– Новые способы жизни требуют новых способов обозначения.

– Что ты хочешь этим сказать? – Дзен-Каре сложно было представить, что император Дара способен посочувствовать ей, понять, через что ей пришлось пройти. Но в глубине души она питала надежду, совсем крошечную.

– Это напомнило мне усилия секретаря предусмотрительности Дзоми Кидосу, которая упорно пыталась внедрить письмо на народном наречии, при помощи одних только букв зиндари.

– Знаю, – ответила она. – Какая ужасная идея – отречься от красоты классического ано.

– Быть может, Дзоми зашла слишком далеко, – промолвил Фиро. – Но в ее идее есть резон. Иные голоса нельзя передать на классическом ано: воровской жаргон темных переулков, сальные шутки алых домов, солдатский сленг и моряцкий говор, понятный во всех портах, местечковые или деревенские диалекты, неологизмы, родившиеся в квартале Художников здесь, в Димуши. Но все они заслуживают того, чтобы быть записанными, как и изречения мудрецов ано. Мне доводилось встречать поэтов и даже членов Коллегии адвокатов, мешавших словесные квадраты зиндари с логограммами, а то и применявших народные логограммы, которые не найдешь ни в одном словаре.

Дзен-Кара презрительно сморщилась:

– Как же, видела я писцов, которые занимаются таким на рынках Гинпена. Это постыдный признак падения стандартов. «Безучетно» – нет такого слова! Как и «блескошикарный»!

Фиро рассмеялся:

– Как это нет, если ты и я понимаем их значение? Безучетно к мнению порицающих безграмотность грамматиков-моралистов, разве не блескошикарно иметь стихи и истории, отражающие живую речь народа дара, вместо того чтобы переводить их на классический ано?

– Но классики…

– Классики никуда не денутся, – перебил ее Фиро. – Они неизменно приспосабливаются к меняющейся читательской аудитории. Сегодня «Трактат о нравственности», сочиненный Коном Фиджи и снабженный комментариями Поти Маджи, – это уже не тот самый текст, который некогда пытался втолковать мне мастер Дзато Рути и который мой отец так забавно интерпретировал. Пусть логограммы остаются теми же, но контекст постоянно меняется. Если они продолжают иметь для нас смысл, так это потому, что мы, сами того не сознавая, переводим их.

– Что?! – Дзен-Кара посмотрела на него как на умалишенного.

– Я считаю, что классическое наследие сохраняется, так как оно постоянно самоосовременивается и самопереводится – только не говори опять, что нет таких слов! Эфемерное и сиюминутное смывается неумолимой чередой приливов и отливов времени. Только твердые рифы глубокой мудрости способны противостоять этим циклам – не потому, что они незыблемы, но в силу того, что лишены тщеславия, пристрастий, претенциозности. Они достаточно скромны, чтобы принять новую интерпретацию, не утрачивая своей первоначальной природы. Новые читатели подобны крабам-отшельникам, морским ежам, анемонам, улиткам и водорослям, населяющим зону прилива: благодаря тому что они расцвечивают голые утесы классики яркими красками своего жизненного опыта, бесконечные формы великой Жизни наполняются новыми смыслами и расцветают пышным цветом: читатель и текст постоянно взаимодействуют между собой и проникают друг в друга. Классики еще и уже находятся в состоянии перевода.

Надо же, насколько схожими оказались суждения Фиро