Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Компромисс. Я… э-э… чую. Предвижу. Я ведь, генералиссима… мм… вовсе не так уж умен. Хотя стараюсь. Видят боги, стараюсь. Некоторые говорят… впрочем, неважно: толки на хлеб не намажешь. Со стариной Кетцалем – никакого сравнения. Однако – опыт. Мой… э-э… опыт… Совещания, переговоры. Я ведь веду их. Уже сейчас. Стань коадъютором, Наковальня. Очевидно же, а? Первое, что… э-э… предложил бы любой. Старина Кетцаль… э-э… уловил бы вмиг. Осознал все, прежде чем Наковальня закончит. Старик. Вскоре умрет, а? Год, два… готовься, патера, расти, вникай… э-э… в дела. Пока я еще здесь. Говорю с тобою и… мм… просто-таки слышу его. Посему я и не осмелился, э? Рассказать тебе все. Понимаешь, сколь затруднительно мое положение? Все эти… э-э… Лори, Галаго… и прочие. Хемы. Хемы, все до единого. Я многие годы подозревал… встречался то с тем, то с другим, порой проводил в их обществе дни напролет. Вблизи их видел. Кетцаль тому свидетель.

– Однако говорить об этом Его Высокомудрие отказался?

– Да. Э-э… именно. Именно. Слишком уж щекотливая тема. Даже со мной, э? А он, Наковальня… я ведь тебе рассказывал?

– Рассказывал ты лишь о том, что он утверждает, будто Сцилла назначила его Пролокутором.

– Так вот, он… мм… предложил мне…

Замявшись, Ремора заправил за ухо упавшую на лоб прядь волос, и майтера Мята отметила, как сильно дрожат его костлявые пальцы.

– Итак, он предложил тебе… что же?

– Э-э… назначение. Должность. Причем… – Осекшись, Ремора сглотнул. – Причем вовсе не в издевку. Даже не думая, что я могу заподозрить его в намерении… э-э… оскорбить мое достоинство. Он сказал, я могу… разумеется, я отказался. Стать при нем протонотарием. При нем… э-э… мне… мне… мне…

– Понимаю, – кивнула майтера Мята.

– В мирные времена мы с тобой были… э-э… товарищами, майтера. Коллегами… партнерами, э? Сыном и дочерью Капитула. Советовались друг с другом, вдохновляемые одними и теми же… мм… сакральными воззрениями. Я ведь прекрасно… э-э… помню нашу первую встречу. Ты с блеском в глазах объявила, что… мм… после того, как исполнишь волю богов, желаешь лишь мира. И я торжественно… согласился? Открыто признал, что и сам не желаю ничего иного. Сообща мы беседовали и с бригадиром Беркутом, и с кальдом. В простонародье… э-э… почитают тебя героем… мм… героиней. Поговаривают о монументе, а? Одно твое слово, слово в поддержку…

– Помолчи, – оборвала его майтера Мята. – Я не успела свыкнуться с мыслью о хемах в Аюнтамьенто, а тут еще это!

– Если я… э-э…

– Помолчи, тебе сказано! – Переведя дух, она запустила пальцы обеих рук в накоротко остриженные темно-русые волосы. – Прежде всего: нет, называть меня майтерой тебе запрещается. Как наедине, так и в любых других обстоятельствах. Если Его Высокомудрие согласится снять с меня сан, я намерена вернуться к мирской жизни. Возможно… – Тут она снова перевела дух. – Возможно, выйти замуж. Посмотрим. Что же до тебя, если этот патера Наковальня вправду выбран в Пролокуторы самой Сциллой, значит, он и есть Пролокутор, о чем бы они ни договорились с патерой Кетцалем. Для меня лично молодой человек великой святости, уступивший тому, кто много старше его годами, вполне представим. Поданный в нужном свете, его поступок станет для горожан актом благородного самоотречения, однако самого факта отнюдь не изменит. Пролокутором – пусть не по званию – останется он. Поскольку он прямо предложил тебе место собственного протонотария, очевидно, коадъютором тебе более не бывать. Несомненно, в глазах богов коадъютором является патера Кетцаль, а посему отныне я стану обращаться к тебе «патера».

– Дорогая моя юная!..

Взгляд майтеры Мяты заставил Ремору умолкнуть на полуслове.

– Я – вовсе не твоя и не чья-либо еще «дорогая», да и не так уж юна. Мне тридцать шесть, и уверяю тебя, для женщины это уже далеко не юность. Будь любезен обращаться ко мне «генералиссима», иначе я сделаю твою жизнь куда менее приятной, чем прежде.

В дальнем углу комнаты отворилась дверь, и некто – уж точно не Мята и не Ремора – захлопал в ладоши.

– Браво, дорогая моя юная генералиссима! Просто чудесно! Тебе бы на сцену, на подмостки!

С этим новоприбывший – разжиревший до неприличия коротышка с ярко-голубыми глазами на жизнерадостном округлом лице в обрамлении необычайно, едва ли не до белизны светлых волос – вперевалку двинулся к ним.

– Ну а что касается примирения с Аюнтамьенто из хемов, на сей счет тревожиться ни к чему. Я вовсе не хем, хотя, признаться, лежащий перед вами предмет – действительно нечто в этом роде.

Узнавший новоприбывшего Ремора сдавленно ахнул.

– Да-да, с этим авгуром мы – старые… не могу, не греша против истины, сказать «друзья». Скорее знакомцы. А ты, следует полагать, и есть достославная генералиссима бунтовщиков, Мята? – Незнакомец тоненько захихикал. – По всей видимости, нацелившаяся на верховную власть, из Мятежниц да в самодержицы? Вот это мне по сердцу! Ну а я – советник Потто. Занавес! Итак, тебе угодно поговорить со мной?

На краткий миг, мгновение, в течение коего у Шелка едва не остановилось сердце, ему почудилось, будто среди множества лиц шумно приветствующих его прохожих мелькнуло лицо Гиацинт. Увы, не успел он заорать на носильщиков, как девушка повернула голову, и иллюзия рассеялась. Откидываясь на груду подушек, Шелк осознал, что был готов выпрыгнуть из паланкина.

«Очки мне нужны, – подумал он. – Те, старые… хотя их назад уже не вернешь, а значит, придется подыскивать новые».

Восседавший на его плече Орев, встрепенулся, захлопал крыльями.

– Шелк… Хор-роший!

– Шелк сумасшедший, – возразил Шелк ночной клушице. – Шелк спятивший. Выживший из ума. Принявший за нее совсем другую девушку.

– Видеть – нет.

– Вот и я думаю в точности то же самое. А с полдюжины раз мне снилось, будто моя мать жива. Тебе я об этом рассказывал?

Орев присвистнул.

– Проснувшись, я еще минуту-другую в это верил и был так счастлив… вот и сейчас чувствую нечто схожее.

Высунувшись из паланкина справа, он обратился к главному носильщику:

– К чему так быстро? Вы же загоните себя!

Носильщик, осклабившись, закивал головой.

Шелк вновь откинулся на подушки. Скорость росла на глазах. Несомненно, носильщики считали сие вопросом чести: везешь кальда – беги. Беги, не то обычные горожане, ни разу в жизни не удостаивавшиеся права нести паланкин с самим кальдом внутри, подумают, будто кальд едет по каким-то совсем пустяковым делам. Нет уж, так не пойдет: ведь если его дела – пустяки, стало быть, и в носильщиках кто попало!

– Я ведь двадцать стражников на ее поиски отрядил, – сообщил он Ореву. – Прискорбно мало, конечно, поскольку ее не нашли, но пока Четвертая бригада удерживает северную сторону, а подземелья остаются за Аюнтамьенто, бо́льших сил нам не выкроить.

Услышав о подземельях, Орев разразился недовольным карканьем.

Достигший поистине бешеной скорости, паланкин покачнулся, накренился на сторону и свернул с Солнечной на Ламповую.

– Я ведь, кажется, ясно сказал: нам нужно на