Железное Сердце - Станислав Дарков

нельзя сделать в спешке. Впереди были люди, чья жизнь в той или иной степени связана с моей. И, возможно, придётся говорить то, чего никто не хочет слышать. Иногда слова ранят сильнее меча.

Я не стал надевать шлем. Айронхарты никогда не скрывали лиц. Таков наш выбор — если смерть и найдёт тебя, пусть делает это быстро. Шлем может спасти, но может и сделать смерть мучительной. А ещё — это часть нашей философии. Не прятаться. Смотреть страху в лицо. Я не хотел быть исключением.

Когда я вышел в сад, меня сразу окатил холодный ветер, а воздух был полон влаги и тяжёлого предчувствия. С деревьев стекала вода, камни аллей были мокрыми, а небо — серым и тяжёлым. Сад был пустынен, словно сам мир затаил дыхание.

Я подошёл к арке, за которой начиналась главная часть сада. Там уже ждали. Лорен стоял немного в стороне — с той самой полуулыбкой, в которой всегда скрыта тревога. Юна — молча, напряжённо, будто её что-то держало изнутри. Ева — как всегда уверенная в себе, но глаза выдавали беспокойство. А также огромное количество студентов.

С ними был ректор Академии. Его осанка не изменилась с самого начала моего обучения здесь. И чуть поодаль — Ардалин Вест, инквизиторша. Женщина с тяжёлым, пронизывающим взглядом. Она смотрела на меня не как человек на человека — а как на явление, которое надо понять или остановить.

И был ещё один — юноша. Секундант Ланверна.Он держал шлем. Это был шлем Альберта.

Ланверн не пришёл. И его отсутствие чувствовалось так, будто он всё равно здесь. Как пустота, которую невозможно заполнить. Ощущение напряжения висело в воздухе, и давило на всех вокруг мёртвым грузом.

Ветер поднял край моего плаща. Я видел, как все повернули ко мне головы. Но я стоял на краю сада — не переходя границу, за которой всё становится официальным. Здесь, на грани, я был ещё сам с собой.

Я задержал дыхание. Пытался понять, что чувствую: страх, волнение, решимость? Возможно, всё сразу. В этот момент сад уже не был просто местом. Он стал ареной. Здесь будет задано много вопросов, и ответы потребуют не слов, а действий.

— Где ваш дуэлянт? — холодно, почти отстранённо спросила Ардалин Вест, её голос разрезал тишину, как порвавшаяся струна на лютне. Она не отводила взгляда от юного секунданта Ланверна, и в этом взгляде не было ни сочувствия, ни ожидания — только холодная, бесстрастная необходимость соблюсти порядок.

Мальчик, явно не привыкший к столь суровому вниманию, поёжился, опустил глаза, но всё же собрался с духом и выдавил:

— Господин… задержится. Он… он просил передать, что скоро будет. Очень скоро.

Вест коротко кивнула. Её губы дрогнули, будто собирались выдать раздражение, но остались сжаты. На секунду её глаза слегка прищурились, и мне показалось, что она мысленно уже вычеркнула имя Альберта Ланверна из списка живых.

— Если Альберт Ланверн не прибудет в течение следующих пятнадцати минут, — произнесла она достаточно громко, чтобы её слова донеслись до каждого присутствующего, — он будет признан трусом, не уважающим традиции Благородного поединка и презирающим честь, на которой стоит наш порядок.

Мы встретились глазами. Я не опустил взгляд. Не дернулся. Просто смотрел. Не со злостью, не с вызовом , а с холодной, выжженной внутри уверенностью. Но всё равно что-то ёкнуло под грудиной. Не страх. Это было скорее раздражение. Глухая, почти физическая досада на всю эту показную игру в честь, которую испоганили и вывернули наизнанку.

Благородные поединки… Смешно. Пережиток тёмных времён, когда люди верили, что кровь — лучший аргумент. Когда сила считалась синонимом правоты. И, как ни странно, Орден — тот самый Орден, что веками выжигал любые языческие практики, уничтожал книги, превращал в руины древние храмы, — решил сохранить именно это. Этот ритуал. Этот фарс. Эту ярмарку насилия под видом справедливости.

Почему? Ответ лежал на поверхности. Потому что это удобно. Потому что это даёт им инструмент устрашения. И, самое главное, иллюзию выбора для тех, кому этот выбор никогда не предназначался.

Если человек, которого Орден хотел казнить, вдруг взывал к древнему праву суда поединком, это не означало спасения. Это означало, что ему позволят умереть не на виселице, а на арене. Им подыграют, как актёру в трагедии, но противник — всегда один и тот же. Инквизитор. Профессионал. Обученный, холодный, готовый убивать без гнева и страсти. С абсолютной верой, что его победа — воля Единого.

Вот в чём вся суть. Кто побеждает в поединке, того и оправдал Бог. Победил инквизитор — значит, Единому было угодно так. А если «подсудимый» погиб, то он был грешен, и кровь лишь ускорила приговор. Элегантно. Без вопросов. Без шансов.

Стоит ли говорить, что за всё время существования этой процедуры ни один смертный не победил инквизитора? Ни один. Ни в одном городе, ни в одной провинции. Никогда. И если ты всё-таки настаивал — Орден лишь усмехался. Ведь твой выбор делает их только сильнее.

Я стоял, чувствуя, как тишина сгущается. Ланверна не было. Вест всё ещё смотрела на меня, не отводя взгляда. В её глазах — ни капли сомнений. Если Вест меня в чём-то подозревает, то ей будет только на руку если я умру. Но всё зависит от того, сделает или нет Ланверн верный шаг… Не на того поставила.

А если сделает — то насколько он готов умереть ради истины, которую, возможно, и не сможет доказать. Потому что правила игры пишутся теми, кто уже сидит на троне. Я же — просто фигура. Пока ещё стою на доске. Пока ещё жду. Пока ещё в тени лезвия, которое не спешит опускаться.

Он всё-таки пришёл.

Альберт Ланверн появился со стороны восточной галереи. Он был бледен, как восковая фигура, цвет его кожи сливался с его серебристой бронёй, а двигался он так, словно каждый шаг отдавался болью. Его плечи были поникшими, подбородок дрожал, а во взгляде — не было ни вызова, ни ехидства, ни даже обиды. Только пустота. От того самодовольного выскочки, что когда-то хотел скрестить со мной мечи, не осталось ничего.

За ним вышел мужчина в дорогом, безупречно подогнанном белом камзоле с золотой вышивкой по манжетам и вороту. Он держался с прямой спиной, с тем напряжённым достоинством, которое передаётся по крови. Его лицо было твёрдым, но в глазах — упрямое пламя гнева. Это был, без сомнения, его отец — лорд Освальд Ланверн.

Ардалин