Бремя власти IV - Иван Ладыгин

Затмить всех этих… пигалиц при дворе, которые только и умеют, что сплетничать да строить козни! Их красота должна померкнуть перед твоей! Как звезды перед солнцем! — Она уже мысленно прикидывала наряды. — И я это организую! Все! От платья до последней шпильки в твоих волосах! Пойдем в город! Немедленно! Бросим все эти думы! Устроим себе день настоящих женских радостей! Покупки, примерки, возможно, даже визит к моей парикмахерше-волшебнице… И ни слова о политике, демонах или императорах! Только ты, я, зеркала и шелка! Идем!

И, не дожидаясь возражений, Елизавета Орловская решительно потащила свою дочь прочь из будуара. Навстречу шелкам, зеркалам и редкому миру чисто женских забот. Войны, порталы и государственные дела могли подождать пару часов.

Глава 4

«В любви есть некоторая романтика, в помолвке — никакой, ведь помолвка большей частью кончается свадьбой»

Оскар Уальд

Эта боль раздражала… Она стала моей постоянной спутницей, фоном к каждому движению, к каждому вздоху в этом изношенном теле. Сегодня, накануне помолвки, она грызла кости с особым, ироничным усердием. Каждое усилие стоило крови — в переносном, пока еще, смысле.

Меня окружала адская машина из ножниц, бритв, парфюмов и тканей. Главная Швея Империи колдовала над моим парадным мундиром. Ее помощницы, юные и румяные, но с глазами загнанных мышей, метались с утюгами, щетками и коробочками, полными золотого шитья. Воздух гудел от их взволнованного шепота.

— Ваше Величество, пожалуйста, не двигайтесь! — ворчала Швея, в очередной раз пытаясь подогнать под мой тощий стан бархат и золотую парчу, из которых явно шили для здорового мужчины. Ее пальцы тыкали в меня, как иглы. — Еще чуть-чуть… Здесь подтянуть… Ах, эти плечи! Совсем не как у покойного Государя-батюшки! — Она вздохнула так, словно лично винила меня в смерти Юрия Соболева.

Я стоял, как истукан, на низком постаменте перед трюмо в три человеческих роста. Отражение казалось чужим: бледное лицо с резкими скулами, тени под глазами глубже, чем пропасти Запределья, и эти проклятые янтарные зрачки, светившиеся из глубины, словно угли в пепле. Какой-то дерзкий парикмахер пытался уложить мои рыжие волосы в «изящные локоны». Я чувствовал себя обряженной обезьяной на цепи. Внутри Кольца Мак тихо хихикала, наблюдая за этим фарсом через нашу связь.

«Господин, вам очень идет этот золотой шнурок на пузе! Прямо как праздничная лента на бочке с порохом!» — донесся ее мысленный голосок.

«Мак, — мысленно огрызнулся я, — если не замолчишь, заставлю поливать Скверну вонючим навозом. Вручную.»

Хихиканье стихло, сменившись возмущенным фырканьем.

В этот момент раздался сдержанный, но настойчивый стук в дверь моих личных покоев. Все замерли. Даже Швея оторвала взгляд от моих «неидеальных» плеч.

— Войдите! — бросил я, пользуясь моментом, чтобы сбросить оцепенение.

Дверь приоткрылась, и в щель просунулось бледное, озабоченное лицо старшего камердинера.

— Ваше Величество, — он проглотил комок, — вас беспокоит… госпожа Анна Меньшикова. Просит аудиенции. Говорит, дело не терпит отлагательств.

Анна? Здесь? Сейчас? Удивление, холодное и острое, кольнуло сильнее боли в Источнике. Что могло привести ее сюда, в самое логово «чудовища», накануне помолвки с другой? Любопытство пересилило раздражение от парикмахерских мук.

— Впустите, — приказал я. — И… все вон. Немедленно. — Я с удовольствием махнул рукой в сторону швеи и ее свиты.

Возражений не последовало. Швея лишь язвительно скривила губы, но собрала свои иглы и булавки с быстротой, достойной лучшего применения. Парикмахер замер с расческой в воздухе, потом тоже ретировался. Через минуту покои опустели, оставив лишь запах дорогих тканей, помады и моего собственного напряжения. Камердинер исчез, чтобы впустить гостью.

Анна переступила порог. И я едва узнал ее.

Это была не та изломанная, яростная девушка в черном трауре, не та «жертва», выплеснувшая мне вино в лицо в опере. Передо мной стояла… Воительница. Прямая, как клинок. Холодная, как горный ледник в безлунную ночь. Ее огненно-рыжие волосы были туго заплетены в строгую косу и спрятаны под капюшоном грубого балахона. На груди тускло поблескивал простой серебряный символ — перекрещенные меч и ключ. Официальные знаки инквизиции.

Но больше всего поражали глаза. Те самые огромные, ясные, голубые глаза. Раньше в них бушевали бури — ненависти, отчаяния, боли. Теперь… в них застыла глубокая, мертвенная тишина. Тишина принятого решения, обретенной твердыни. В них горел холодный, ровный свет уверенности, какой бывает у фанатиков или у тех, кто нашел свое истинное место в мире, пусть и мрачное.

Сила от нее исходила иная — не кричащая, как у Валерии, а сконцентрированная, закаленная в молитвах и дисциплине. Она действительно что-то пробудила в себе. И нашла предназначение в стенах инквизиторской цитадели.

— Ваше Величество, — ее голос звучал ровно, вежливо, без тени прежних эмоций. — Простите за беспокойство в столь… хлопотный для вас час. Я не задержусь надолго.

Она сделала несколько шагов вперед и остановилась на почтительном расстоянии. Ее руки, скрытые широкими рукавами балахона, сомкнулись перед собой.

— Я пришла вернуть вам это. — Анна раскрыла ладони. На ее бледной коже лежало кольцо. То самое кольцо. Лоза белого золота, сплетенная с виртуозной нежностью, удерживающая капли рубеллита — «рубины Цезаря». То, что я тайно выковал для нее в мастерской. Символ… чего-то особенного, что так и не случилось.

Оно сверкало в ее руке, жестокий и прекрасный артефакт нашего общего прошлого.

— Все, что было между нами… все, что связывало наши судьбы… осталось в прошлом, — продолжила она, глядя мне прямо в глаза. — У меня теперь новая жизнь. Новый путь. Я считаю, что этот ваш дар… он больше не принадлежит мне. И будет правильнее, если он обретет новую хозяйку. Ваша невеста… — Анна чуть запнулась, подбирая слова, — Госпожа Орловская достойна таких даров. Пусть он служит ей напоминанием не о прошлом, а… о милости Императора.

Тишина в покоях стала густой и тягучей, как кисель. Я взглянул на кольцо, на ее спокойное, преображенное лицо. Внутри поднялась странная волна… Досады… Горечи… И уважения к ее решению. Она отрезала последнюю нить. Осознанно. Холодно. И эффектно.

Я сошел с постамента… Без усилия, лишь легким толчком воли подавив дрожь в ногах. Подошел к ней. Близко. Настолько близко, что увидел мельчайшие веснушки на ее носу, едва заметную сеточку морщинок у глаз. Уловил легкий запах ладана и воска, въевшийся в грубую ткань балахона, перебивающий былые дорогие духи.

Моя рука накрыла ее ладонь вместе с кольцом. Ее пальцы под моими были холодными, без прежней дрожи. Она не отдернула руку, но и не ответила на сжатие. Просто смотрела в мои янтарные глаза, ожидая моей реакции.

— Я подарки обратно не принимаю, Анна Александровна, —