Мстислав Дерзкий часть 2 - Тимур Машуков

Высший Упырь, не ожидавший такого маневра, не смог среагировать. Липкая, черная магия Духа Темных Вод впилась в его древнюю плоть. Он взревел от боли и ярости, его движения на мгновение сковала чужая сила.

Этого мгновения мне хватило.

Я уже был за его спиной. Моя свободная левая рука впилась ему в шею, не когтями, а волей. Я не стал рвать плоть — я выжег в ней дыру голым, концентрированным намерением. Из дыры хлынул черный свет, и я, не отпуская его, развернулся и швырнул обезумевшего от боли Упыря прямо в Духа.

Они столкнулись, сплелись в клубок ярости и боли. Магия Темных Вод, предназначенная для меня, разъедала черные кости Упыря. Его когти, мечась в агонии, рвали текучую плоть Духа.

Я не стал ждать, пока они опомнятся.

Меч взлетел над головой. И на этот раз я не сдерживал силу. Я вобрал в себя всю ярость этого места, весь страх защитников, всю ненависть нежити. Я вложил в клинок память о всех павших, чью смерть я видел.

И обрушил его вниз.

Не на одного из них. В точку между ними.

Удар был тихим. Лишь короткий, ослепительно-белый звук, похожий на тот, что издает лопнувшая струна. И волна.

Волна чистой, абсолю́тной силы, святой и беспощадной одновременно. Она прошла сквозь них, не оставляя следов на камнях, не туша пожаров.

Но для них, для существ из Нави, это был конец.

Высший Упырь замер. Его черные кости треснули, как стекло, и рассыпались в мелкую, дымящуюся пыль. Дух Темных Вод взвыл — звук, похожий на скрип тонущего корабля. Его текучая форма вспучилась, затем схлопнулась и испарилась, оставив после себя лишь вонючее черное пятно на земле и пару костей, которые тут же почернели и рассыпались.

Тишина.

Настоящая на этот раз. Вой нежити оборвался. Оставшиеся мертвяки, потеряв управление, замерли на месте, их глазницы погасли. А потом, один за другим, они начали падать, как срезанные сорняки, обращаясь в прах и тлен.

Я стоял, опираясь на меч, дыхание было ровным, но внутри все пело от напряжения и триумфа. Я сделал это. Не просто перебил пехоту. Я выследил и уничтожил пастухов.

И тогда началось второе.

От тел поверженных командиров, от того места, где они испарились, потянулись две струи. Одна — черная, густая, как смола, испещренная мерцающими рунами. Другая — синевато-зеленая, влажная, пахнущая тиной и глубиной. Они не рассеивались. Они потянулись ко мне.

Закон войны. Древний, как сама магия. Победитель получает все. Сила побежденных должна перейти к победителю, иначе она, не находя пристанища, взорвется, отравив все вокруг.

Я не сопротивлялся. Я открылся.

Черная струя ударила мне в грудь. Холодная, как лед, обжигающая, как кислота. Она несла в себе ярость смерти, силу разложения, мощь черных костей. Она впивалась в меня, пытаясь выжечь душу. Я принял ее, пропустил через себя, заставил подчиниться. Я был сильнее. Моя воля была крепче ее ненависти.

Вслед за ней пришла сине-зеленая струя. Давящая, удушающая, несущая в себе тяжесть темных вод, страх утопления, шепот утонувших. Она пыталась заполнить меня, вытеснить мою сущность. Я вдохнул ее, как вдохнул когда-то смрад, и обратил ее в собственную мощь.

Процесс был мучительным. Мое тело стало полем битвы. Кости ломило, мышцы горели, вены чернели и синели под кожей, выписывая узоры чуждой силы. Я упал на одно колено, сжав зубы до хруста, чтобы не закричать. Это была агония. Переплавка.

Но я не сопротивлялся. Я принимал. Ассимилировал.

И понемногу боль стала отступать. Ее сменила… полнота. Небывалая мощь, вливающаяся в каждую клетку. Свежие силы текли по моим каналам, затягивая старые раны, сращивая микротрещины в костях, наполняя мышцы новой, стальной энергией. Тело восстанавливалось. Кожа стала светлей, разглаживались морщины….

Я выпрямился. Дымящееся черное пятно на земле и горстка пепла — все, что осталось от моих врагов. Но их сила теперь была во мне. Моя плоть восстановилась, стала крепче, чем час назад. Мои чувства обострились до немыслимых пределов. Я слышал, как трещат головешки в дальних избах, как плачет ребенок в том самом доме, как стучит перепуганное сердце старика на колокольне.

Я повернулся к уцелевшим защитникам. Они все еще стояли там, у прохода, смотря на меня с благоговейным ужасом. Они видели все.

Я сделал шаг к ним, и они, все как один, отпрянули. Не со страха. С почтения. Как перед стихией.

Я остановился.

— Все чисто, — сказал я, и мой голос звучал глубже, властнее, отдаваясь легким гулом среди обугленных домов. — Собирайте своих. Тушите огонь, пока не поздно.

Я не стал ждать ответа. Я повернулся и пошел прочь из деревни, оставляя за спиной дым, пепел и спасенные жизни. Мне нужна была не их благодарность.

Мне нужна была нить. А эти двое только что подарили мне ее. Их сила, ставшая теперь моей, тянулась обратно, к тому, кто их послал. К тому, кто дал им приказ.

Я шел, и по моей руке, там, где должен быть шрам, пробежал холодок. Я чувствовал его. Где-то там, во тьме, он тоже почувствовал меня. Потерял двух своих лейтенантов. И узнал вкус моей силы.

Глава 6

Последние угли, оставшиеся от большинства дворов деревни под названием Устье, шипели под проливным дождем, будто нехотя сдаваясь стихии. Я стоял под стропилами полуразрушенного сарая, на самом выходе из него, наблюдая, как пепел мертвяков смывает в черную, развороченную землю. Не вовремя начавшийся ливень заставил меня пересмотреть мои планы на гуляния по лесу. Внутри все еще пела тихая, звенящая нота ярости, но теперь она была под контролем, как остро отточенный клинок, убранный в ножны.

Их шаги были несмелыми, робкими. Я услышал их задолго до того, как они приблизились — тяжёлый, усталый топот мужиков, легкая поступь женщин. Они остановились в отдалении, не решаясь подойти ближе. Я не поднимал на них глаз, давая им время собраться с духом.

— Господин… — голос был хриплым, надтреснутым. Начал разговор тот самый седой мужик с рассеченной бровью. — Мы… Мы не знаем, кто ты. Но ты спас нас. Останься.

Я медленно поднял голову. Они стояли тесной кучкой — человек двадцать взрослых, не считая мелких. Все, что осталось от деревни. В их глазах читалась невероятная смесь чувств: ужас, благодарность и животная надежда. Они видели, на что я способен. И они боялись остаться одни.

— Мне негде