Мстислав Дерзкий часть 2 - Тимур Машуков

Я проживал эти битвы снова и снова. Каждый день. Каждый час. Я видел каждую свою ошибку: поспешность, гордыню, расточительность, недооценку врага. Я падал на каменный пол, истекая потом и кровью из разбитых суставов, поднимался и снова входил в бой против собственных воспоминаний.

И понемногу что-то стало меняться.

Боль из врага превращалась в союзника. Она была индикатором, точным инструментом, показывающим, где я спешу, где перенапрягаюсь, где допускаю слабину. Движения с мечом стали плавнее, экономнее. Я не рубил — я резал. Не блокировал — отклонял. Вспышки магии больше не ослепляли все вокруг — они стали точными, почти хирургическими выстрелами, не тратившими ни капли лишней силы.

Я чувствовал, как внутри растет не просто мощь, а нечто иное. Уверенность. Не молодецкая удаль, а холодная, тяжелая, как свинец, уверенность кузнеца в своем молоте. Я знал, что могу ударить. Я знал, куда. Я знал, какой ценой и какой результат это принесет.

И однажды, после особенно изматывающей серии видений — мы отбивали три ночи подряд атаки оживших мертвецов с болот, — я опустил меч и замер. Дыхание ровное. Сердце бьется спокойно и мощно. Руки не дрожат.

Я обвел взглядом свою каменную темницу. Потускневшие кристаллы, гладкие отполированные стены, следы от клинка на камне.

И понял.

Я почти готов.

Еще немного. Еще несколько уроков, несколько шлифовок движений, несколько ночей, прожитых в аду воспоминаний. Но конец уже виден. Печать на выходе уже не казалась вечной. Она была теперь как кусочек воска на письме, которое я вот-вот собирался вскрыть.

Скоро я выйду. Не сломленным беглецом, ищущим убежища. А тем, кем я был всегда. Витязем-волхвом. Но теперь — без прежних ошибок. Закаленным в аду собственной памяти и выковавшим себя заново.

И мир снаружи, что продолжал свой бег, еще не знал, что к нему возвращается не тень, а громовая туча, готовая обрушить всю накопленную ярость…

Тишина в кургане изменилась. Из тягучей и вязкой она стала натянутой, как тетива лука перед выстрелом. Воздух, всегда неподвижный, заколебался, заструился. Сила, что я накопил, перестала буйствовать внутри, успокоилась, затаилась, превратившись в холодный, отполированный клинок готовности. Я стоял в центре ритуального круга, и каждая клетка моего тела знала — пора. Последний рубеж.

Я вернул все, что потерял. И даже больше. Сталь в моей руке была не просто железом — она была продолжением воли, острее и смертоноснее, чем когда-либо. Магия не клокотала слепым пожаром, а текла глубоким, управляемым потоком, готовым по одному моему желанию обернуться и живительным родником, и сокрушительным паводком. Баланс был обретен. Цена заплачена.

Но духи кургана, безмолвные свидетели и хранители, требовали последнего доказательства. Недостаточно просто взять силу. Надо доказать, что ты достоин ее нести. Что ты усвоил уроки. Что ты не повторишь старых ошибок.

Воздух передо мной затрепетал и потемнел. Из самой сердцевины тьмы, из глубины вековой памяти камня, пополз смрад. Тот самый. Сладковатый, приторный запах гниющей плоти и пепла, что навсегда врезался в мою память.

И он появился. Генерал Нави. Четырехлистник.

Не настоящий. Не тот, что когда-то едва не отправил меня в небытие. Но его точная копия, воссозданная духами-хранителями по моим же воспоминаниям, по шрамам на моей душе. Его образ был воссоздан с мельчайшими подробностями: искаженные, асимметричные черты лица, будто слепленные из разного теста; доспехи, сросшиеся с плотью в единую мерзкую броню; и главное — четыре лика его сущности, что пульсировали вокруг него, как гнилые плоды на ветке.

Он был моим кошмаром. Моим позором. Тем, кому я когда-то проиграл, дрогнув, допустив ошибку. И теперь мне предстояло сразиться с ним снова.

— Мстислав, — просипело существо не ртом, а самой пустотой внутри него. Голос был скрежетом костей по стеклу. — Пришел получить вторую смерть? Милости просим.

Он не стал медлить. Его левая рука взметнулась, и плоть на ней лопнула, обнажив кость, что вытянулась, заострилась, покрылась ядовитым липким налетом. Коготь Виверны. Мгновенный удар, быстрый, как плевок кобры. Тот самый, что пронзил мои доспехи тогда.

Раньше я бы отпрыгнул. Попытался бы блокировать. Сейчас я увидел. Не просто движение, а намерение за этим движением. Я сделал полшага в сторону, и смертоносный коготь просвистел в сантиметре от моей груди. Одновременно мой меч, коротко и резко, брызнул голубоватым пламенем и чиркнул по мертвой плоти.

Раздался вопль, но не боли — ярости. Плоть на его руке задымилась, почернела, осыпалась пеплом. Я не стал жечь его целиком. Я отсек ту самую щепку, о которой говорил Аскольд. Точечное, экономное применение силы.

Четырехлистник взревел, и из его раскрывшейся грудной клетки повалил густой, желтый смрад. Холоп Смрада. Туман, что разъедает разум, внушает панику, выедает глаза. Тогда я отшатнулся, ослеп, закашлялся, открывшись для удара.

Сейчас я не стал его рассеивать. Я повторил трюк немецких рыцарей, но с извращенной, злой изощренностью. Я вдохнул эту гадость, позволил ей заполнить легкие — и обратил ее против него самого. Моя воля, спрессованная в комок, вытолкнула смрад обратно, зарядив его моей собственной, святящейся яростью. Желтый туман ударил его в лицо, и он зашатался, ослепленный своим же оружием.

— Тварь! — завыл он, и его тело начало разбухать, кожа лопаться, обнажая кишащую червями плоть.

Гниющая Плоть. Его форма стала аморфной, текучей, поглощающей удары. Он пополз на меня, как жижа, пытаясь окружить, растворить в себе.

Я вспомнил печенегов. Их орду. Не силу, а точность. Я не стал метать в него молнии. Я сконцентрировался. Мои пальцы сжались, и десятки тонких, раскаленных игл моей воли впились в него — не в центр массы, а в узлы энергии, что связывали эту мерзость воедино. Он взорвался изнутри, разбрызгав вокруг комья гниющего мяса, но не умер, а снова начал собираться в кучу.

И тогда он применил свое последнее, самое страшное оружие. Мертвый Огонь.

Из того, что осталось от его рта, вырвался не яркий язык пламени, а черная, холодная полоса пустоты. Огонь, что не горит, а замораживает. Что выжигает не плоть, а саму жизнь, душу. Именно им он и добил меня в прошлый раз.

Он полоснул этой тьмой по мне. Я не уклонился. Я принял его.

Я вспомнил стену щитов против германцев. Непробиваемый строй. Я создал его внутри себя. Не стену. Не щит. А зеркало. Я не стал сопротивляться смерти. Я отразил ее.

Черный огонь ударил в меня — и отскочил, вернувшись