Мстислав Дерзкий часть 2 - Тимур Машуков

Теперь главное. Право.

Они не отдадут свою силу просто так. Духи, заточенные внутри — не слуги. Они — яростные, дикие сущности, ненавидящие всякую плоть, что смеет дышать рядом с ними. Русалка воды жаждет утопить, Вурдалак земли — задушить и сожрать, Игоши воздуха — сорваться в бурю и разорвать в клочья, Огненный змей — испепелить дотла.

Но есть законы древнее их злобы. Законы Крови и Воли.

Я встал в самый центр, на точку пересечения невидимых линий, связывающих кристаллы. Закрыл глаза. Глубокий вдох. Выдох. Я не стал строить щиты, не стал собирать волю в кулак для борьбы. Наоборот. Я сделал то, что требует наибольшей силы — полностью обнажился.

Я отпустил все. Защиту. Контроль. Подозрения. Ярость. Самого себя. Я раскрыл свой разум, свою душу, как раскрывают старую книгу перед строгим судьей. Я позволил им войти. Позвал их.

Смотрите.

И они пришли.

Не как образы, а как ощущения. Ледяная влага обвила мои лодыжки — так дух Воды проникал в сознание. Тяжесть, давящая на плечи, вязкая, как болото — признак присутствия духа Земли. Воздух дал о себе знать вихрем, вырывающим дыхание из груди, холодным и колким. И, наконец, жар, обжигающий изнутри, сухой и ядовитый — дух Огня.

Четверо диких, древних судей вломились в мое «Я». Они рылись в памяти, как в старом сундуке, выдергивая обрывки воспоминаний, картины некогда виденного, пережитую боль.

Они увидели мальчика в княжеских палатах, заучивающего руны под перебор гуслей старого волхва. Кровь Инлингов, Великих князей, что вели свой род от появления мира.

Увидели юношу с мечом в руке, отражающего набег степняков, и первую убийственную вспышку света, непроизвольно рвущуюся из ладони.

Увидели мужчину, теряющего всех, кого любил, в горниле времени, что безжалостно перемалывает века.

Увидели подворотню, вспышку, мертвых товарищей, шрам на бледной руке и знак перевернутой лапы.

Они видели мою боль. Мою ярость. Мою месть, еще не свершившуюся, но уже горящую в сердце холодным синим пламенем.

Они видели все. И я стоял, беззащитный, позволяя им рыться в самых потаенных уголках души, чувствуя, как их дикая злоба, их ненависть ко всему живому бьется о стены моего существа, желая разорвать его на части.

И тогда я предъявил им то, что нельзя подделать. То, что было вплетено в саму плоть и дух. Право Крови. Право Воли. Я не требовал. Я не просил. Я напомнил им.

Закон. Древний, как сами камни под ногами. Тот, кто имеет Кровь, имеет Власть. Тот, кто имеет Волю, имеет Право.

Я открыл глаза. Они горели в темноте пещеры.

«Я здесь по Праву», — прозвучало не голосом, а самой моей сутью, врезаясь в их яростное сознание. — «По Праву Крови, что течет во мне. По Праву Воли, что ведет меня. Склонитесь».

И они склонились.

Ледяная влага отступила от лодыжек, превратившись в почтительный поклон. Давящая тяжесть земли ослабела, став молчаливым признанием. Свирепый воздушный вихрь затих, замирая в ожидании приказа. Ядовитый жар огня погас, оставив лишь ровное, готовое к служению тепло.

Ненависть в них никуда не делась. Я чувствовал ее — кипящую, слепую, древнюю. Они ненавидели меня, ненавидели необходимость служить, ненавидели сам закон, что заставлял их повиноваться. Но они не могли ослушаться. Их воля, дикая и необузданная, была сломлена волей более древней и непреложной.

Покорность. Готовая, яростная, вымученная покорность.

Их молчаливое «да» прозвучало в тишине громче любого крика.

Я поднял руки, ладонями к небу, принимая их решение. И сила хлынула в меня.

Не потоком, а четырьмя разными, яростными реками. Ледяная влага Воды, вливаясь в жилы, гасила внутренний жар усталости, затягивая раны души, омывая разум, даря ясность и холодную, безжалостную логику.

Тяжелая, плодородная сила Земли вползала в мышцы, в кости, наполняя их несокрушимой твердостью, устойчивостью скалы, терпением самой планеты.

Вихревая, пронзительная энергия Воздуха врывалась в легкие, в мозг, обостряя до сверхчеловеческих пределов чувства, даря скорость мысли, легкость и проницательность.

Опаляющая, всепожирающая мощь Огня вгрызалась в самое нутро, в сердцевину воли, разжигая ее дотла, сжигая остатки сомнений и слабости, превращая ярость в чистое, концентрированное топливо для мести.

Я горел. Я замерзал. Я каменел. Я парил.

Это было больно. Невыносимо. Это было прекрасно.

Они отдавали себя, сами того не желая, тратя на меня свою древнюю, накопленную веками сущность. Я чувствовал, как кристаллы на границе круга теряют свой блеск, тускнеют, покрываются патиной времени. Они жертвовали собой, повинуясь закону.

И я принимал их жертву. Не благодаря, не сожалея. По праву.

Я стоял, впитывая в себя силы стихий, чувствуя, как пустота внутри заполняется до краев, переливается через край. Как сломанное становится целым. Как ослабленное становится стальным.

Когда все закончилось, я опустил руки. В зале стояла абсолютная тишина. Кристаллы потухли, превратившись в простые, ничем не примечательные камни. Духи, истощенные, умолкли. Их ненависть теперь была тихой, бессильной.

Я сделал шаг. Тело отозвалось не болью, а спрессованной мощью. Взгляд пронзал тьму, как стрела. Мысли текли ясно и быстро, как вода из родника.

Сила вернулась. Не вся, но достаточная. Основа. Фундамент, на котором можно было строить все остальное. На котором можно было строить месть.

Я вышел из круга, не оглядываясь на опустошенные кристаллы. Долг был оплачен. Закон соблюден.

Впереди была долгая ночь. И еще более долгий день, который должен был наступить после нее. Но теперь я был готов.

Я был целым. Я был сильным.

Я был голоден.

Тишина кургана после бури стихий была оглушительной. Не та живая, пульсирующая тишина места силы с той стороны, а мертвая, плотная, как в гробу. Воздух пах пылью веков, сухими травами и чем-то металлическим, что осталось от работавших ритуалов. Сила, налитая в меня до краев, гудела под кожей, требуя выхода, действия, но тело, изможденное болью и долгой дорогой, требовало своего. Простого, животного.

Я прошел из ритуального зала в узкий, низкий проход, вырубленный в камне. Стены здесь были гладкими, отполированными бесчисленными прикосновениями. Мои шаги отдавались глухим эхом, будто курган вздыхал, нехотя принимая меня в свои потаенные покои.

Жилая комната. Название громкое для этой каменной ниши. Здесь не жили. Здесь ожидали. Готовились. Или умирали.

В углу стояла каменная плита — стол. На нем глиняный кувшин с узким горлом, деревянная миска, накрытая грубым полотном, и кружка из темного дерева, стянутая серебряными обручами. Никаких изысков. Никакой роскоши. Только самое необходимое, чтобы поддержать плоть, пока дух совершает свою работу.

Я откинул полотно.