Мстислав Дерзкий часть 2 - Тимур Машуков

к своему хозяину с удвоенной силой. Он впился в него, и Четырехлистник застыл с немым криком ужаса. Его форма начала рассыпаться, таять, как черный лед на солнце. Он смотрел на меня своими угасающими глазами-углями, и в них читалось непонимание. Он был демоном, порождением Нави, и он не мог осознать, как его же оружие, питаемое смертью, могло быть обращено против него.

— Ты… не тот же, — прохрипел он, рассыпаясь в пепел.

— Нет, — тихо ответил я, опуская меч. — Не тот.

Пепел осел на камни. Смрад рассеялся. Тишина вернулась в курган, но теперь она была иной. Не натянутой, а глубокой, почти благоговейной.

Я доказал им. Я доказал себе. Я не просто победил. Я победил идеально. Без суеты, без расточительства, используя силу врага против него самого. Усвоив все уроки прошлого.

Я повернулся и пошел к выходу. Стены кургана как бы расступились передо мной. Печать на выходе таяла сама собой, пропуская слабый, свежий ветерок снаружи, пахнущий хвоей и свободой.

Я вышел, не оглядываясь. Курган выполнил свою задачу. Он вернул миру не беглеца, не искалеченного ветерана, а Волхва-Витязя. Перекованного. Обуздавшего свою силу и свою боль.

Скоро, уже скоро я вернусь так, как и положено сыну Великого Князя из рода Инлингов. Но пока — надо было вернуть себе свое прежнее тело. Где там вы, мои мертвяки, полные силы?

Ветер подсказал мне ближайший открытый разрыв, и я, хищно оскалившись, рванул туда. И все животные, что встречались на моем пути, испуганно бежали прочь. Потому что им казалось, что это бежит не человек, а воплощение русской ярости и силы, хозяин леса — медведь…

Глава 5

Печать кургана закрылась за моей спиной с тихим, окончательным вздохом камня. Время пришло. Ученик окончил школу. Больше мне здесь нечего делать. Теперь все здесь вновь замрет до появления того, кто сможет найти заповедное место и открыть курган. И неважно, как долго будет длиться ожидание — дни, года, столетия. Для него нет времени — есть лишь тот, кого он всегда будет ждать. Того, в ком течет кровь, способная его разбудить.

Воздух снаружи ударил в лицо, холодный, игольчатый, напоенный запахами хвои, влажной земли и свободы. Он был пронзительно чист после спертой, древней атмосферы могильного холма. Я постоял несколько мгновений, вдыхая его полной грудью, позволяя легким, привыкшим к пыли веков, заново научиться дышать.

Я был полон. Сила не бушевала во мне — она лежала тяжелым, спокойным, готовым к работе пластом. Каждый мускул, каждый нерв был настроен, как идеально отлаженный механизм. Зрение выхватывало малейшее движение листьев, слух улавливал шепот ветра за версту. Я был оружием, вынутым из ножен после долгой заточки.

И это оружие жаждало действия.

Я закрыл глаза, отринув все лишнее. Образ шрама. Знак перевернутой лапы. Хозяин. Он был где-то там, во внешнем мире, творил свое черное дело. Но искать его вслепую — безумие. Нужна была нить. И я знал, где ее искать. Но не сейчас — позже. А пока…

Я обратился к самому простому, самому древнему союзнику. К ветру.

— Покажи, — прошептал я, не губами, а самой своей сутью. — Где боль? Где разрыв? Откуда течет гной?

Я не приказывал. Я просил. И ветер, вечный странник, узнавший меня теперь, откликнулся. Он обвил мое лицо, прошелся ледяными пальцами по щекам и потянул на восток. Не словом, а ощущением. Там, на востоке, воздух был горьким от пепла, тяжелым от воплей и густым от смрада смерти.

Мне больше не нужны были карты. Компасом мне служила боль этого мира.

Я побежал.

Это не был бег человека. Скорее стремительное, неудержимое движение силы, не знающей преград. Ноги едва касались земли, тело, обновленное и закаленное, рассекало воздух, как клинок. Я не огибал буреломы — я перемахивал через них, не замедляясь. Не сторонился оврагов — я срывался вниз и взлетал на противоположный склон, отталкиваясь от камней с мощью катапульты. Лес превратился в размытую зеленую стену по бокам от меня. В ушах свистел тот самый ветер, что вел меня, торопя, подгоняя.

Я бежал, и время снова обрело свой привычный ход, но теперь оно текло для меня иначе. Часы сжимались в минуты. Я чувствовал, как цель становится ближе с каждым ударом сердца. Запах менялся. К свежести леса примешивалась сначала легкая, едва уловимая горчинка гари, потом — тяжелые ноты горелого дерева и… мяса. Потом — тот самый сладковатый, тошнотворный запах разложения, что преследовал меня в кургане.

Через три часа такого бега, точного и неумолимого, как полет стрелы, я увидел, как над макушками вековых елей поднимается черный, маслянистый столб дыма. Он не был похож на обычный дым от костра — он был гуще, тяжелее, более зловещим. Воздух пропитался едкой копотью.

Ветер больше не тянул, он толкал меня в спину, нашептывая: скорее!

Я взбежал на небольшой, поросший молодым сосняком холм — и замер.

Внизу, в речной долине, горела деревня. Небольшая, дворов на сорок, обнесенная частоколом, когда-то крепким, а ныне полуразрушенным. Кривые, почерневшие избы полыхали, как факелы. Но не это было главное.

Главным было то, что происходило на ее улицах.

Деревню брали штурмом. Волна за волной. Мертвяки. Десятки, может, сотни. Они не ковыляли, как те, что я видел раньше. Они бежали. Немыслимо быстрые, костлявые, с пустыми глазницами, пылающими зеленоватым огнем. Они лились через проломы в частоколе, карабкались на уцелевшие стены изб, как обезумевшие насекомые. Их вой, похожий на скрежет железа по стеклу, оглушал даже отсюда.

И были защитники. Горстка людей. Я видел мужиков с ржавыми топорами и вилами, отчаянно рубившихся в узком проходе между двумя горящими сараями. Видел старика на колокольне полуразрушенной часовенки — он метал в наступающих слабые, блеклые вспышки магии, больше похожие на испуганные всполохи света. Они ничего не решали, лишь на мгновение ослепляли мертвецов. Видел женщину, что отбивалась оглоблей от двух упырей, прикрывая собой дверь в крайнюю избу. Оттуда доносился детский плач.

Их сопротивление было героическим. И абсолютно безнадежным. Волна нежити была слишком велика, слишком яростна. Еще десяток минут — и последний очаг жизни в этой долине будет затоптан, сожран, потушен.

Во мне ничего не дрогнуло. Не сжалось от жалости. Не вскипело от гнева. Внутри все стало предельно ясно, холодно и тихо. Как в глазу бури.

Это была не битва. Это была бойня. И я пришел ее остановить.

Мой меч сам выскользнул из ножен с тихим, зловещим шелестом. Пламя, что я в него вложил еще