Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Сверчки не умолкали, а луна все так же заливала ночь голубым светом. Семай слышал, как, пролетая над прудами и бассейнами, резко пищат летучие мыши. Где-то шумно захлопала крыльями сова.

– Тебе пора спать, – сказал скрипучий, как гравий, голос у него за спиной.

– Да, пожалуй, – отозвался Семай.

– На рассвете встреча с резчиками.

– Верно.

Размягченный Камень опустился на ступеньку рядом с поэтом. Массивные плечи чуть приподнялись, а потом опустились, но этот «вздох» скорее можно было назвать невысказанной репликой.

– Она что-то задумала, – произнес Семай.

– Возможно, просто поняла, что ее тянет к двум разным мужчинам, – заметил андат. – Такое случается. И с тобой она не сможет построить свою жизнь. А вот с другим…

– Нет. – Семай говорил медленно, позволяя мысли формироваться одновременно со словами. – Ее тянет не ко мне. Не ко мне одному.

– Ей может льстить, что ты ее вожделеешь. Я слышал, такое способно вызвать любовь.

– Ее тянет к тебе.

Андат посмотрел на поэта, и его рот растянулся в улыбке.

– Если так, она будет первой. Никогда не думал завести любовницу. И вряд ли знаю, что с ней делать.

– Не в этом смысле, – сказал Семай. – Она хочет меня из-за тебя. Потому что я поэт. Если бы я не был поэтом, она бы сюда не приходила.

– Это обидно?

Какая-то мошка села на руку Семая. Крошечные крылья щекотали кожу. Поэт рассмотрел мелкое серое насекомое, не сознающее нависшей над ним опасности, а потом сдул его в темноту ночи.

Андат молча ждал ответа.

– Вообще, следовало бы обидеться, – сказал Семай.

– Тогда, может, стоит научиться.

– Чему? Обижаться?

– Если ты считаешь, что следовало бы.

В глубинах сознания поэта зарождалась буря. Постоянная, неизменяющаяся мысль, которой и было сидящее рядом с ним существо, шевелилась, толкалась, брыкалась, как младенец в утробе матери. Или как узник, который пробует на прочность стены своего узилища.

– Ты не пытаешься мне помочь, – сказал Семай.

– Да, – согласился андат. – Не особо.

– А другие понимали своих возлюбленных? Поэты, что были до меня?

– Откуда мне знать? Они любили женщин, женщины любили их. Они использовали женщин, женщины использовали их. Вы, может, и нашли способ держать меня на коротком поводке, но вы всего лишь люди.

Ирония заключалась в том, что из-за незажившей раны Маати проводил в библиотеке больше времени, чем прежде, когда притворялся, будто занят исследованиями. Только теперь не просиживал там с утра до полудня, а приходил в тишине восстановить силы после напряженных поисков Оты.

Пятнадцать дней назад Итани Нойгу покинул стены дворца и бесследно исчез. Четырнадцать дней назад наемный убийца пырнул Маати ножом в живот. И тринадцать дней назад случился пожар в подземной тюрьме.

За этот срок Маати узнал все, что только можно было узнать об Итани Нойгу, посыльном Дома Сиянти, и почти ничего об Оте-кво.

Итани занимался «благородным ремеслом» около восьми лет. Одно время он жил на Восточных островах, зарекомендовал себя обаятельным человеком, и пусть его еще нельзя было назвать мастером, но посыльным он стал весьма высокого уровня.

У Итани были любовницы, одна в Тан-Садаре, другая в Утани, но он порвал с обеими, когда завязал отношения с хозяйкой постоялого двора в Удуне. Все его приятели отказались поверить в то, что Итани – это изгой Ота Мати, который стал ночным кошмаром для всего Мати.

Чего только Маати не испробовал – заходил издалека, задавал вопросы с подвохом, пытался давить, обхаживал, угрожал, – но ни у кого не смог выведать хоть что-то новое об Оте-кво. Никаких намеков на маскировку под другую личность, никаких тайных встреч где бы то ни было с кем бы то ни было.

Ота должен был плести заговоры против отца, против братьев, против родного города, но как Маати ни старался, как ни копал в этом направлении, неизменно находил пустоту.

Все это лишь подтверждало правильность вывода, к которому пришел поэт, истекая кровью на каменных плитах во дворике Мати. Ота не стремился занять трон отца, не убивал Биитру и не нанимал убийцу для Маати.

И все же Ота какое-то время пробыл в городе.

Маати написал даю-кво обо всем, что ему стало известно, о своих догадках и о том, что вызывает определенные вопросы, но ответ пока не пришел и вообще мог прийти через несколько недель. А к этому времени, подозревал Маати, старый хай мог уже умереть. От одной этой мысли поэту становилось тяжело на душе, и библиотека помогала ему хоть как-то отвлечься.

Маати сидел в громоздком кресле и медленно разворачивал свиток левой рукой, а правой сворачивал. Перед глазами сверху вниз двигались написанные на древнем языке Империи строки. Считалось, что авторство принадлежит Дзяйету Хаю, Слуге Памяти, – в те давние времена слово «хай» означало «слуга». Грамматика формальная и устаревшая, этим языком уже никто не пользуется, и разобраться в тексте под силу разве что поэту.

«В андате сосуществуют два вида невозможного, – писал человек, который давным-давно обратился в прах. – Первое – мысли, не поддающиеся пониманию. Пример тому – Время и Разум. Тайны сии настолько глубоки, что даже мудрый способен только догадываться об их устроении. Эти связи станут возможны лишь со временем, когда мы станем лучше понимать этот мир и наше в нем место. По этой причине они пока не представляют для меня интереса. Второй тип связей возникает из мыслей, которые по природе своей не подлежат пленению, какими бы глубокими и всеобъемлющими знаниями мы ни обладали. Пример тому – Неопределенность и Свобода от Рабства. Удерживание Времени и Разума подобно попытке удержать гору в руках. Удерживание Неопределенности подобно попытке удержать на ладони тыльную сторону кисти. Первое вызывает у нас благоговейный трепет, второе возбуждает любопытство».

– Вам ничего не нужно, Маати-кво? – в который раз поинтересовался библиотекарь.

– Спасибо, Баараф-тя, у меня все есть, не беспокойтесь.

Но библиотекарь все равно подступил к поэту. Казалось, у него руки судорогой сводит от желания схватить книги и свитки, которые Маати отобрал для изучения. На его губах застыла улыбка, глаза словно остекленели.

Когда Маати был в особенно плохом настроении, ему хотелось взять один из этих древних манускриптов и сделать вид, будто он собирается его сжечь. Просто чтобы посмотреть, не подломятся ли у Баарафа колени.

– Если вдруг вам…

И тут от входа в библиотеку донесся знакомый голос молодого поэта:

– Маати-тя, вы здесь?

Семай вошел в комнату, привычно поприветствовал библиотекаря непринужденным жестом и