Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Баараф заметно растерялся, ведь с Маати он общался, соблюдая все формальности, а с молодым поэтом чуть ли не приятельствовал. В итоге он нахмурился и предпочел удалиться.

– Если что, прошу его простить, – сказал Семай. – Баараф иногда бывает жутким занудой, но у него доброе сердце.

– Как скажешь, – ответил Маати. (После покушения молодой поэт попросил обращаться к нему на «ты».) – Что тебя сюда занесло? Я думал, сейчас в самом разгаре очередное гулянье в честь свадьбы хайской дочери.

Семай не хотел, чтобы их услышал Баараф, который наверняка притаился где-то за углом, и понизил голос:

– Прибыл посыльный от дая-кво.

Маати сел прямо, в животе кольнуло.

Его письмо не могло быть доставлено так быстро, чтобы успел прийти ответ. Следовательно, это послание отправлено до нападения наемного убийцы, а значит, даю-кво стало о чем-то известно либо он хочет дать новое задание…

Заметив, что Семай как-то странно на него смотрит, Маати перестал строить догадки и уточнил:

– Что-то с печатью?

– Печати нет, – сказал Семай. – И письма тоже. Посыльный говорит, ему поручено передать вам все на словах и с глазу на глаз. Говорит, вести слишком важные, чтобы доверить их бумаге.

– Как-то маловероятно.

– Вы тоже так подумали?

– Где он сейчас?

– Когда узнали, от кого он прибыл, его сразу сопроводили в дом поэта. Я же приказал отвести его во внутренний двор Четвертого дворца. Там стены высокие. И еще велел выставить стражу, чтобы он никуда не делся. Если это очередной наемный убийца…

– Тогда ему, в отличие от первого, придется ответить на наши вопросы, – сказал Маати. – Пойдем.

Когда они направились к выходу, Маати успел заметить, что толстяк Баараф кинулся к оставленным возле кресла книгам и свиткам, как мать к своим чадам после долгой разлуки. И поэт нисколько не сомневался в том, что к его возвращению все эти «сокровища» будут убраны в самые труднодоступные ящики, а некоторые он уже никогда не увидит.

Солнце скатывалось к горным вершинам на западе, на долину опускался ранний вечер. Поэты шли по дорожке из белого гравия к Четвертому дворцу, и Маати был уверен, что со стороны они, в своих коричневых мантиях, выглядят как учитель с учеником. Вот только Семай был поэтом, который удерживал андата, а он, Маати, всего лишь ученым. Шли молча, но Маати чувствовал, как внутри его все туже сплетаются возбуждение и страх.

В просторном зале дворца их встретила служанка. Она приняла почтительную позу и, повинуясь жесту Маати, повела гостей по широкому коридору, а потом вверх по лестнице в галерею, откуда открывался вид во внутренний двор.

Заставив себя дышать глубже, Маати подошел вместе с Семаем к балюстраде и посмотрел вниз.

Двор был небольшим, но очень зеленым. Тонкие виноградные лозы расползлись по стене и частично заняли соседнюю. Обочь низкой и длинной каменной скамьи росли два невысоких клена с аккуратно подстриженными кронами. Это напоминало картину с изображением идеально разбитого сада, и только фигура садовника в плохо скроенных одеждах не очень вписывалась в этот гармоничный пейзаж. Ветви кленов покачивались на ветру, шелест листвы чем-то напоминал тихое журчание воды и сухой шорох страниц старинной книги.

Маати отступил назад, дышать стало труднее, зато все мысли в голове упорядочились и стали ясными.

Значит, вот как это произойдет. Что ж, хорошо.

Семай хмурился и с тревогой поглядывал на Маати-кво.

Маати положил руку ему на плечо:

– Я должен с ним поговорить. Наедине.

– И вы не предполагаете, что он опасен?

– Это не важно. Я в любом случае должен с ним поговорить.

– Маати-кво, прошу, возьмите хотя бы одного стражника. Если поставите его в дальнем углу двора, сможете…

Маати изобразил позу отказа, и в глазах молодого поэта отразилось, как ему показалось, уважение к решению старшего.

«Смотрит так, будто перед ним стоит храбрец, – подумал Маати. – Даже не верится, что я когда-то был так же молод».

– Веди меня туда, – сказал Маати.

Ота сидел в саду, шея и плечи у него занемели от долгой езды верхом. И от страха тоже.

Он вспоминал свои юные годы, проведенные в южных городах.

В предместье Сарайкета, на краю выступающего в море утеса, был большой камень, нависавший над водой. И в прилив тринадцатилетний мальчишка мог встать на этот камень, увидеть под ногами океан и вообразить себя птицей. Там набралась ватага бездомных подростков, которые перебивались попрошайничеством и мелкими случайными работами. Они вечно подбивали друг дружку спрыгнуть с этого утеса.

Когда Ота впервые решился, он был уверен: как только его подошвы оторвутся от горячего шершавого камня, он умрет. В тот краткий миг между землей и водой ему безумно хотелось назад. Он всеми силами души стремился взлететь и обратить вспять необратимое.

И вот теперь, сидя во внутреннем дворе Четвертого дворца, Ота испытывал почти те же чувства.

Деревья покачивались, словно в медленном танце, подрагивали цветы, каменные плиты сияли на солнце, а в тени были темно-серыми. Ота, чтобы не забыть, где он, и не поддаться панике, потер пальцами шершавую поверхность скамьи.

Он услышал, как открылась и закрылась раздвижная дверь. Встал, стараясь двигаться уверенно и спокойно, и принял позу приветствия еще до того, как поднял глаза.

Маати Ваупатай. Прошедшие годы сказались на его фигуре не в лучшую сторону, а на лице отражалась печаль, которой Ота не замечал даже в те тяжелые дни, когда Маати стоял между своим учителем Хешаем и гибелью, которая оказалась неминуемой.

Что является причиной этой печали? Смерть Хешая? И догадывается ли Маати о том, что именно Ота затянул шнур на шее старого поэта?

Маати принял позу приветствия, более подходящую для ситуации, когда ученик встречает своего учителя.

– Это был не я, – сказал Ота. – Убийство моего брата, нападение на тебя – я к этому непричастен.

– Я так и думал, – сказал Маати, но ближе не подошел.

– Позовешь стражников? Их тут с полдюжины, не меньше. Твой ученик мог бы действовать и потише.

– Стражников больше, а он не ученик. У меня нет учеников. – Уголки рта дрогнули, будто в улыбке. – Я регулярно разочаровываю дая-кво. Почему ты здесь?

– Мне нужна помощь, – ответил Ота. – А мы, надеюсь, все-таки не враги.

Маати помедлил, словно взвешивая слова Оты, затем подошел к скамье, сел и чуть наклонился, сцепив руки на коленях. Ота сел рядом. Оба молчали. Воробышек приземлился возле их ног, склонил голову набок и сразу улетел, часто-часто взмахивая крыльями.

– Я вернулся, потому что все это меня не отпускает, – сказал Ота. – Место, люди. Я всю жизнь пытаюсь