Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Но она лишь улыбнулась Адре, как наивному мальчишке.

– В нынешней ситуации это был бы наиглупейший поступок, какой я только могла бы совершить, – ответила Идаан, не солгав, но и не сказав правды.

А потом наклонилась, чтобы его поцеловать. Но прежде чем их губы соприкоснулись, из атриума донесся возбужденный крик:

– Идаан-тя! Идаан-тя! Скорее!

Идаан соскочила с кровати, как будто ее застали за чем-то предосудительным, но быстро овладела собой и поправила смявшиеся одежды. Глянув в зеркало, увидела, что помада на губах смазалась во время еды, а краска на глазах потекла от слез, но поправлять макияж не было времени, поэтому она только убрала за ухо выбившуюся прядь и стремительно вышла из спальни.

Служанка, увидев Идаан, приняла позу извинения. Девушка была одета в цвета личной свиты хая. У Идаан перехватило дыхание. Он умер. Его больше нет.

Но тут она заметила, что девушка улыбается и ее глаза сияют.

– Что случилось? – требовательно спросила Идаан.

– Так много всего! – выпалила служанка. – Вас зовут ко двору. Хай всех зовет.

– Почему? Что происходит?

– Мне нельзя говорить, Идаан-тя.

У Идаан от ярости кровь прилила к лицу, стало так жарко, будто она стояла рядом с открытым огнем.

Она ни о чем не думала, ничего не собиралась предпринимать, но тело двигалось само по себе, помимо ее воли. Она шагнула вперед и, схватив служанку за горло, с силой прижала ее к стене.

У девушки зрачки расширились от ужаса, а Идаан, заметив это, ехидно улыбнулась. При этом боковым зрением видела, что Адра стоит сбоку и всплескивает руками, как беспомощный птенец – крыльями.

– Говори, – потребовала она. – Второй раз спрашиваю, что происходит?

– Выскочка, – сказала служанка. – Его поймали.

Идаан отпустила служанку и шагнула назад. Девушка продолжала смотреть на нее распахнутыми глазами, но ни блеска, ни радостного возбуждения в них больше не было.

Адра положил руку на плечо Идаан, но та ее сбросила.

– Он был там, – продолжила служанка, – в дворцовом городке. Его поймал поэт, который гостит у хая. Поймал и привел к хаю.

Идаан облизала губы. Ота Мати здесь, и сколько он пробыл в городе, одни лишь боги знают. Она посмотрела на Адру, но тот, судя по лицу, тоже ничего не понимал. А еще она увидела в его глазах страх. Вызванный не одним лишь предположением, что их заговор может быть раскрыт.

– Как тебя зовут? – спросила Идаан служанку.

– Чойя, – ответила девушка.

Идаан приняла позу, которой смиренно просят о прощении. Обычно знатные утхайемцы не делали так перед слугами, но Идаан в этот момент переполняло раскаяние.

– Прости меня, Чойя-тя. Я не должна была так…

– Но это еще не все, – сказала служанка. – Этим утром прибыл посыльный из Тан-Садара. Он три недели верхом добирался в Мати. Кайин Мати мертв. Ваш брат Данат убил его и теперь возвращается в город. Посыльный говорит, что примерно на неделю опередил вашего брата. Данат Мати станет новым хаем. Идаан-тя, он успеет вернуться к вашей свадьбе!

7

От железного ошейника к черному как сажа кубу из шлифованного гранита, высотой по пояс взрослому мужчине, тянулась массивная цепь.

Ота сидел на полу спиной к камню – короткая цепь не позволила бы встать – и вспоминал бурого медведя, прикованного к столбу на главной площади одного из предместий Тан-Садара. Он был там и своими глазами видел, как на беднягу натравливали собак – по три зараз. А собравшиеся на площади любители подобных развлечений делали ставки – кто из этих тварей выживет.

Стражники в кожаных панцирях и с мечами наголо были расставлены вокруг гранитного куба так, чтобы все желающие могли видеть пленника. Все места в нижней части зала и оба яруса балконов, уходящие к куполообразному потолку, были заняты богато одетыми знатными горожанами.

Помост напротив пустовал. Оте стало интересно, как поведут себя стражники, если ему вдруг приспичит? Вряд ли позволят помочиться на красивый паркетный пол, но и вежливое сопровождение в уборную тоже маловероятно.

А еще Ота попытался представить, каким его видят утхайемцы. Он не хотел понравиться или вызвать сочувствие, потому что прекрасно понимал: все в этом зале рады видеть его, выскочку, в униженном положении.

Из потайной двери вышли первые члены хайской свиты и заняли места у трона. Ота сразу приметил коричневые одежды поэта, но это был не Маати, а Семай, и, конечно, трудно было не увидеть у него за спиной рослого и мускулистого андата. Семай о чем-то говорил с молодой женщиной в одеждах хайема. Ота догадался, что это его сестра, но имени ее он не знал.

Последние слуги и советники заняли свои места, толпа притихла. И появился хай Мати. Его движения были грациозными ровно настолько, насколько это возможно для умирающего, а роскошные одеяния лишь подчеркивали худобу старого правителя. Ота заметил, что на впалые щеки хая, чтобы хоть как-то их освежить, нанесли румяна.

Шептальники спустились с помоста и разошлись по залу.

Хай принял позу, свидетельствующую об открытии судебного ритуала.

Ота встал на колени.

– Мне сказали, что ты мой сын Ота Мати, которого я отдал в школу поэтов, – проговорил старый правитель.

Шептальники разнесли слова хая по залу. Теперь настал черед Оты, но унижение, страх и злость мешали найти нужные слова. Он молча поднял руки и принял позу приветствия, не формальную, а самую обычную – так крестьянский сын мог бы приветствовать родителя.

Утхайемцы зашушукались.

– Еще мне сказали, что однажды тебе были предложены одежды поэта, а ты отказался от этой чести, – продолжил хай.

Ота хотел встать и выпрямить плечи, но цепь позволяла стоять лишь сгорбившись. Тогда он откашлялся и заговорил, произнося слова четко и громко, чтобы могли услышать и на самой дальней галерее:

– Это правда. Я был ребенком, высочайший. И я был зол.

– Также я слышал, что ты явился в мой город и убил моего старшего сына. Биитра Мати погиб от твоей руки.

– Это неправда, отец. Не стану утверждать, будто от моей руки не погиб ни один человек, но Биитру Мати я не убивал. И у меня нет ни желания, ни намерений становиться хаем Мати.

– Тогда зачем ты сюда явился? – выкрикнул хай и встал с трона.

Лицо старика исказилось от гнева, костлявые кулаки задрожали от напряжения. Ота на своем веку побывал во многих городах, но никогда не видел, чтобы правитель был так похож на