Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Стражник напоследок что-то сказал, но Ота, повалившийся на пол, не разобрал его слов, да и не хотел вникать. Он лежал почти в беспамятстве, пока не осознал, что его руки развязаны и ошейник снят. Кожа на запястьях и шее была содрана до крови.

Из-за двери просачивались мужские голоса, а потом Ота услышал скрежет лебедки – это опускали с башни помост со сменой стражников. Потом – только два голоса. Эти люди разговаривали беспечно, по-дружески, но Оте не удалось понять ни слова.

Ота заставил себя сесть и огляделся. Комната оказалась куда просторнее, чем он ожидал, – могла бы служить кладовой или, если принести стол со стульями, помещением для встреч. Вот только никакой обстановки – пол, потолок да голые стены. В углу стояла миска с водой – и больше ничего, ни еды, ни свечей. Хочешь спать – ложись прямо на каменный пол.

Превозмогая боль в бедрах и коленях, Ота встал и доковылял до зарешеченного окна, единственного источника света. Окно выходило на юг, и вид из него открывался как с высоты птичьего полета, а прутья были такими редкими, что любой узник мог при желании покончить с собой, выбросившись из окна.

Внизу на городских улицах, словно труженики-муравьи, сновали груженные разным товаром повозки. Ворона, должно быть сидевшая на каком-то архитектурном выступе башни, вспорхнула и описала круг ниже камеры Оты, блеснув на солнце черным оперением. Ставни отсутствовали, а искушение было велико, и Ота, содрогнувшись, заставил себя отойти от окна.

Он наудачу толкнул дверь, но та была заперта снаружи на засов, а петли из кожи и кованого железа даже крепкий мужчина при всем желании не смог бы перегрызть.

Закончив с осмотром камеры, Ота опустился на колени рядом с миской и выпил воды, пару раз зачерпнув ладонью. Промыл раны на шее и треть воды оставил на потом. Когда еще надзиратели решат, что узника может замучить жажда.

Наверное, на окно садятся птицы – вдруг удастся поймать хоть одну? Правда, без огня добычу придется есть в сыром виде.

Представив эту картину, Ота провел ладонями по лицу и невольно рассмеялся. Уж точно стража не позволит ему обзавестись чем-нибудь достаточно острым, чтобы побриться. Так что придется доживать свой век с этой жидкой бороденкой.

Он улегся в углу, прикрыл локтем глаза и постарался уснуть. А пока пребывал в полудреме, не мог понять, откуда это ощущение качки? Может, причиной тут изнеможение и боль во всем теле? Или шатается сама башня?

Маати стоял, глядя в пол. Любой по его лицу сразу бы догадался, что он не просто раздосадован, а по-настоящему разозлен.

– Высочайший, если желаете ему смерти, – сказал Маати, аккуратно подбирая слова, – хотя бы извольте его казнить.

Хай Мати поднес глиняную трубку ко рту. Со стороны казалось, он не вдыхает дым, а пьет. От смолистого нагара все в комнате было слегка липким. В плохо освещенном углу скромно сидел слуга в сине-золотых одеждах лекаря и всем своим видом демонстрировал полное отсутствие интереса к городским делам. Дверь из розового дерева была закрыта, а фонари из шлифованного песком стекла наполняли комнату теплым светом и рассеивали даже самую слабую тень.

– Я выслушал тебя, Маати-кво. Я не лишил его жизни на аудиенции. И я дал тебе время, о котором ты просил, – ответил старик. – Почему ты продолжаешь давить на меня?

– У него нет одеял, он не может развести огонь, чтобы согреться. Стражники за последние четыре дня кормили его всего лишь три раза. А Данат вернется в город раньше, чем я получу ответ от дая-кво. Высочайший, если это все, что вы можете предоставить Оте…

– У тебя будет шанс так же красноречиво поделиться соображениями и пожеланиями с Данатом-тя.

– Ни в моих пожеланиях, ни в моем красноречии не будет смысла, если к тому времени Ота умрет от холода или выбросится из окна. Позвольте отнести ему еду и теплую одежду. Позвольте поговорить с ним.

– Ты ничего этим не добьешься, – сказал хай.

– Но ничего не потеряю, кроме моего времени и моих же усилий. И перестану донимать вас просьбами.

– Маати-тя, ты выполнил данное тебе поручение, верно? Тогда почему никак не успокоишься?

– Мне было поручено узнать, причастен ли Ота к смерти Биитры, и если непричастен, то выяснить, кто стоит за убийством. Так что данное мне поручение я не выполнил. И не уеду из Мати, пока не выполню.

Хай скривился и неодобрительно покачал головой. Его кожа как будто истончилась, на висках проступили темные вены. Старик наклонился вперед и постучал чашечкой трубки по краю железной жаровни. Звук был как у падающих на каменный склон камешков, а плавные движения хая не могли скрыть от посторонних глаз, сколь трудно ему дается любое из них.

– Знаешь, Маати-тя, я уже подумываю, не скрываешь ли ты чего. Тебя послушать, так между тобой и моим сыном-выскочкой нет особой приязни. Ты привел его ко мне, и одного этого достаточно, чтобы я тебе поверил. Но все остальные твои действия заставляют меня усомниться в искренности. Ты утверждаешь, что это не Ота организовал убийство Биитры, но при этом не указываешь на того, кого можно было бы в этом заподозрить. Ты просишь о поблажках для заключенного, обращаешься к даю-кво в надежде…

Хай осекся, его лицо скривилось, как от приступа боли, и он прижал костлявую руку к впалому животу.

– По вашему городу бродит тень, – сказал Маати. – Вы нарекли ее именем Оты, но с Отой она никак не связана. Убийство Биитры, нападение на меня, устранение ассасина – все эти события никак не связаны с Отой. Ни один из посыльных, знакомых с Отой, не предположил в своем донесении, что он не один из них, а кто-то более важный по статусу. По его же собственным словам, Ота бежал из города до покушения на меня и вернулся, когда ассасин уже был убит. И что же, по-вашему, он мог провернуть все эти злодейства, не вызвав ни у кого подозрений? Так, что никто даже не знал его имени? И почему теперь, когда он сидит в башне, никто не предлагает свою жизнь в обмен на его свободу?

– Если виновен не он, то кто?

– Я не…

– Кто еще выигрывает от смерти Биитры и всего, что случилось после?

– Ваш сын Данат, – прямо сказал Маати. – Он нарушил уговор. Если все эти слухи об Оте были уловкой, а цель заключалась в том, чтобы Кийан забыл об угрозе его жизни, тогда, высочайший, уловка