Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

Майтера Мрамор вздохнула.

– Я преподаю арифметику, но сейчас вынуждена считать на пальцах. И, что самое страшное, не справляюсь. Только до пяти… а с генералиссимо Оозиком и этими чужеземными офицерами выходит шестеро. Плюс ты с Его Высокомудрием… восемь. Старый фехтовальный мастер – девять. Синель – десять. Мы с Мукор – двенадцать. Если ты, патера, собираешься пригласить кого-то еще, приглашай двоих. Тринадцать человек за столом – к несчастью. Представления не имею, почему, но в таком случае полагается пригласить к столу хоть первого встречного с улицы, чтоб получилось четырнадцать.

Шелк поднялся на ноги.

– Нет, это все. Теперь идем со мной. Я попросил Госсана приготовить глиссер, и, кажется, только что слышал шум двигателей.

– Куда?.. Я не могу, патера. Никак не могу: ведь вечером мы ждем гостей.

Предвидевший нечто подобное Шелк представил себе, будто спорит с Сийюф, и твердо ответил:

– Можешь, и еще как. Собирайся. Пойди захвати руку.

– Нет. Нет.

Уцелевшая ладонь майтеры Мрамор стиснула подлокотник кресла с такой силой, что обивка вспучилась, вылезла наружу меж металлических пальцев, словно вязкое тесто.

– Ты не понимаешь!.. Да, человек ты замечательный. Правду сказать, добрый сверх меры. И, по обыкновению, сверх меры добр ко мне. Однако до ужина мне еще нужно переделать тысячу дел. Начало во сколько? В шесть?

– В восемь. Я прекрасно все понимаю, майтера, и именно поэтому мы с тобой едем в ту мастерскую, которую твой знакомый лакей… как бишь его?

– Мергель, патера. Нет, не могу. Не могу. С делами ведь не управлюсь.

– Совершенно верно. Не управишься. Однорукой, тебе приходится перепоручать большую часть хлопот Синели. Посему мы сейчас и поедем чинить твою правую руку. Дел тебе, по твоим же словам, предстоит переделать целую кучу, и с двумя руками ты сделаешь вдвое больше, а не вдвое меньше, чем Синель.

С этим он, не дожидаясь ответа, направился к двери.

– Буду снаружи: хочу расспросить Госсана, отчего их генералиссима разговаривает в такой манере. Ждем тебя через пять минут – с рукой… да, и Синель с внучкой тоже возьми, – добавил он уже из приемного зала.

– Патера!..

Жалобный стон майтеры Мрамор оборвался, стих, оставшись за захлопнутой дверью. Улыбаясь от уха до уха, Шелк прохромал через зал и прихватил в гардеробной сбоку от фойе простые верхние ризы черной овечьей шерсти.

Наружная дверь распахнулась, прежде чем он успел дотянуться до ручки, и в фойе, навстречу ему, шагнул Госсан с Оревом на плече.

– Заметил твою птицу снаружи, кальд. Подумал, что он не может найти отворенного окна, вот и принес его внутрь.

– Девочки – летать! – захлопав крыльями, каркнул Орев. – Птичка… видеть!

– Да-да, ты как раз вовремя, неразумный. Поди сюда.

Орев прыгнул на подставленное Шелком запястье.

– Человек… пр-риземлиться!

– Орев летал к воздушному кораблю, – объяснил Шелк, – и теперь, видимо, разбирается в нем гораздо лучше меня. Людей с него спускают в такой штуковине вроде громадной птичьей клетки, и в ней же поднимают наверх новых людей и припасы. Последнее, похоже, и пробудило в нем интерес.

Сделав паузу, он махнул рукой в сторону длинного дивана.

– Присядем на минутку. У меня есть к тебе вопрос.

– О чем речь, кальд!

– Можно бы и в пневмоглиссере, однако есть у меня ощущение, что там поблизости непременно окажутся желающие поговорить со мной, а я не хочу, чтоб нам помешали. Парад ты видел?

– Да, кальд, – кивнул Госсан, – хотя почти не сводил глаз с помоста, на случай, если понадоблюсь.

– Прекрасно. Значит, ты видел меня за разговором с генералиссимой Сийюф и генералом Сабой. Кстати, знаком ли ты с кем-то из них?

– То есть знаком ли лично? Нет, кальд. Однако в лицо их знаю.

– Но ни разу с ними не разговаривал?

Госсан отрицательно покачал головой.

– Однако тебе довелось немало попутешествовать. Ты ведь родом из Тривиганта?

– Да, кальд. И родился там, и вырос, так что с твоей стороны было бы просто глупо принимать все мои слова за чистую правду. Уверен, ты сам это понимаешь.

– Человек… Хор-роший! – заступился за него Орев. – Человек – летать. Пр-риземлиться!

– Разумеется, понимаю. В первую очередь твоя верность принадлежит родному городу.

– Так и есть. И – да, ты прав, попутешествовать мне довелось гораздо больше, чем любому среднему человеку. Если угодно, могу рассказать кое о каких местах, где побывал, но не всегда вправе буду ответить, что я там делал.

Шелк задумчиво кивнул.

– У нас, в Вироне, нередко можно услышать: вот этот-де человек говорит по-виронски, как будто это отдельный, особый язык. Разумеется, особого языка у нас нет. Все дело в определенных идиоматических выражениях, насколько мне известно, не использующихся в других городах. Кроме того, мы иначе, по-своему произносим некоторые слова. О других городах я знаю прискорбно мало, но нисколько не удивлюсь, если в каждом есть собственные особенности языка.

– Совершенно верно. Кажется, я понимаю, о чем ты хочешь спросить, но продолжай.

– А у тебя есть причины не отвечать?

– Ни единой.

– Вот и хорошо. Я собирался сказать, что на самом деле других языков – языков, во многом отличных от нашего – существует немало. К примеру, латынь и французский. У нас имеются книги и на французском, и на латыни, и в Хресмологическом Писании встречаются стихи на этих языках, отчего ими нередко интересуются книжники и даже обычные авгуры вроде меня. Следует полагать, в некоторых других городах говорят на этих языках, совсем как мы – на виронском.

– На Общем Языке, – поправил его Госсан. – Как правило, путешественники называют его именно так, и именно так он зовется у нас, в Тривиганте.

Указательный палец Шелка начал вычерчивать кружки на щеке.

– Понятно. В таком случае ты с точки зрения чужеземца можешь сказать, что, к примеру, в Вироне и в Палюстрии говорят на Общем Языке? Палюстрийский схож с виронским настолько, что говорящего можно слушать минут пять, а то и десять, прежде чем поймешь, где он родился… по крайней мере, так меня учили в схоле.

– В самую точку, кальд.

– Что ж, замечательно. Так вот, представить себе чужой город, где говорят на другом языке – скажем, на той же латыни – я могу без труда. Также я без труда могу вообразить себе город вроде Палюстрии, где говорят на Общем, и… нет, доказать этого не в состоянии, но подозреваю, что между речью виронца из высшего общества и каменщика либо нищего куда больше различий, чем между речью виронского купца средней руки и средней руки купца из Палюстрии. Чего мне не вообразить ни за что, так это города, часть жителей коего говорит на языке, называемом тобой Общим, а часть на латыни либо любом из других языков.

Госсан кивнул, однако не произнес ни слова.

– Люди… летать! – объявил Орев.

Утратив терпение, он раздраженно взвился с плеча Шелка, захлопал крыльями, полетел по залу, с каждым кругом поднимаясь все выше и выше.

– Летать! Летать! Девочки! Люди! – провозгласил он и, расправив крылья, понесся вдоль зала