Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Размягченный Камень безмятежно улыбнулся. Ни андат, ни поэт нипочем не сказали бы этим двоим, как близка была смерть считаные мгновения назад. Семай не хотел, чтобы люди об этом узнали, а Размягченному Камню и в голову никогда бы не пришло откровенничать с ними.

Распорядитель достал из кожаной наплечной сумки миниатюрную кирку и ударил ею по стене. Металл звякнул, на камне осталась белая отметина.

– Левее, – сказал ему Семай и указал для верности рукой. – Вот сюда.

Распорядитель ударил снова, и в этот раз клюв кирки со звуком, похожим на хруст гравия под тяжелым сапогом, вошел глубоко в стену.

– Отлично, – сказал распорядитель. – Просто идеально.

И даже мрачный горный мастер удовлетворенно кивнул.

А Семай хотел одного – поскорее выбраться на поверхность, увидеть дневной свет и вернуться в город, а там добраться до своих покоев и улечься в постель.

Даже если без лишних разговоров тронуться в путь, и то вряд ли он окажется в Мати раньше полуночи, а до постели доберется, когда ночная свеча прогорит уже до половины.

На обратном пути мастер рассказывал забавные горняцкие байки, Семай улыбался, но только потому, что не считал нужным усложнять ситуацию, даже если каждый удар сердца болью отдавался в голове и спине.

Когда они выбрались из шахты на свет и свежий воздух, слуги немедленно подали на стол очень приличную и сытную еду: рис, кур, зарезанных здесь же, на руднике, жареные орехи с лимоном и сыр, расплавленный так, чтобы можно было намазывать на хлеб.

Семай устроился на складном стуле с холщовым сиденьем и облегченно вздохнул.

На юге можно было увидеть, как ветер уносит на восток от Мати из квартала кузниц жгуты дыма. Да, в этом городе никогда не угасает огонь…

– Когда вернемся, – сказал поэт андату, – сыграем несколько партий в камни. И ты проиграешь.

Размягченный Камень слегка пожал плечами:

– Я такой, какой есть. Обвини еще воду в том, что она мокрая.

– Кстати, я так и делаю, когда у меня вся одежда промокает насквозь, – ответил поэт.

Андат хмыкнул, но ничего на это не ответил, зато посмотрел поэту в лицо и нахмурился:

– Та девушка.

– А что с ней не так?

– Думается мне, когда она снова спросит, любишь ли ты ее, тебе стоит сказать, что любишь.

У Семая сердце подпрыгнуло и затрепетало, как испуганная птица, а выражение лица андата не изменилось, будто оно и вправду было высечено из камня.

В памяти Семая Идаан плакала, и смеялась, и закутывалась в простыни на его кровати, и безмолвно умоляла не отсылать ее прочь.

И в этот момент поэт явственно осознал, что эмоции, которые дарит любовь, так же остры, как те, что дарит печаль.

– Пожалуй, ты прав, – сказал он.

Андат улыбнулся, и в его улыбке можно было увидеть нечто похожее на сочувствие.

Маати разложил свои записи на широком столе, что стоял в глубине главного зала библиотеки, – здесь не так отвлекал непрестанный гул от боя барабанов и завывания труб.

На пути в библиотеку, притом что у Маати рукава были тяжелыми от книг и свитков, его трижды обнимали и целовали горожане или горожанки в карнавальных масках. И дважды ему в руки чуть ли не силой вкладывали пиалу со сладким вином.

Дворцовый городок Мати превратился в место всеобщего ликования, но воспоминания о поцелуях и объятиях не отпускали поэта.

Как же приятно было бы затеряться в толпе, найти, пусть случайно, женщину, которая захочет с тобой потанцевать. Быть с ней, владеть ею, отдаваться ей и дышать как одно целое.

Боги, он уже столько лет не был таким романтиком.

Маати вернулся к стоявшей перед ним задаче.

Данат.

Данату судьбой уготован престол хая Мати. И это он, скорее всего, распустил слух о возвращении Оты. Кому, как не ему, это на руку?

Следующий хай Мати, чья смерть уже подарила Семаю три поцелуя, может стать вторым подозреваемым.

Это только при условии, что поэт опустил бы руки и перестал копать дальше.

Но Семай не опустил руки, он опросил слуг и рабов обоих домов, и никто из них не припомнил, чтобы общался с кем-либо похожим по описанию на луноликого ассасина.

И никто из двоих братьев до прибытия Маати не посылал никому в город специальных распоряжений.

Маати поговорил с возможными недоброжелателями братьев, и вот что удалось выяснить.

Кайин Мати нездоров, у него проблемы с дыханием, лицо бледное, а глаза водянистые. У него слабость – любит затащить в постель молоденькую служанку, но ни одна из них не забеременела. Скорее всего, он бесплоден.

Данат грубый и скользкий, дает слово и не считает, что обязан его сдержать, легко расправится с любым придерживающимся правил умником вроде Кайина.

Таким образом, триумф Даната – наилучший выход из сложившейся ситуации… равно как и наихудший.

Попытки расплести придворные заговоры можно сравнить с попытками разглядеть реальность сквозь стену дождя. У любого, с кем переговорил Семай, четыре или пять версий произошедшего, и все они, если вдуматься, противоречат друг другу.

К тому же практически все, кого опросил Маати, не сомневаются, что главный злодей – не кто иной, как Ота.

Маати устроился за столом и начертил схему. Подобно родословному древу, она отразила все связи между Данатом и Кайином и между благородными семьями Мати – Камау, Дайкани, Радаани и еще с дюжиной других. Здесь же указал главные торговые Дома, любовниц мнимых и настоящих и чайные дома, куда предпочитали наведываться наследники хая.

Не забыл даже любимых лошадей каждого из братьев.

Печальная истина заключалась в том, что ни один из собранных и систематизированных поэтом фактов или слухов не мог быть использован в качестве доказательства причастности кого-то из братьев к убийству Биитры, к покушению на самого поэта или к ликвидации ассасина.

Получалось, что Маати либо просто-напросто глуп и не способен сложить мозаику из имеющихся фрагментов, либо все слишком надежно скрыто и зашифровано, либо он выбрал не то направление и искал не в том месте.

Ясно одно: во время последних двух покушений никого из братьев не было в городе и, судя по всему, они не имеют союзников, способных организовать и осуществить эти покушения.

Кроме того, у них не было причин покушаться на жизнь Маати, ведь он был в шаге от того, чтобы выдать Оту-кво на суд хая. А это сыграло бы на руку всем, кроме самого Оты, естественно.

Маати зажмурился, глубоко вздохнул и открыл глаза. Потом собрал записи и разложил снова, но