Золотое время - Ирина Сергеевна Богатырева

– Чего это! – зашумели Пырра. – Чем мы хуже?

– Любой другой, да! – повысила Камса голос. – Но не к Волле.

– Да почему же? – услышала я голос матушки и почувствовала, как стала ее ладонь влажной.

Камса повернулась к ней и склонилась так, что я почувствовала ее тепло – совсем близко она была.

– А с тобой я особо говорить буду, – выдавила Камса. – Ты и сама знаешь: Волла не для брака. Говорила я тебе? Говорила. А ты все нажиться на ней стараешься. Не для того я тебе ее отдала.

– Да… но для… для чего же? – всхлипнула матушка.

– Для чего? – Камса ухмыльнулась. – Сейчас покажу. – Ее запах отдалился – она выпрямилась и отошла от нас. – Где ты, жених? – Рядом послышалась какая-то возня. Я представила, как Камса ловит парня за ухо, и засмеялась. – Иди сюда. Что, говоришь, с этой девкой ты лежал? Говоришь, ленты свои она для тебя сняла? И как она тебе? Хороша? Крепка? А какая часть тебе больше люба: женская или мужская? Ты уже решил, какую в жены берешь?

Вокруг ахнули. Матушка сильнее сжала мне руку. Я тоже сжала, я не ждала такого, но твердо знала: если я хочу свободы, Камсе надо верить. Что бы она ни задумала.

– Эй, что ты болтаешь?! – заговорила мать жениха. – А ты чего стоишь?! – накинулась на него. – Кость проглотил? Отвечай!

– Да я… нет… я же… как? Все у нее там… я же щупал! – выдавил он и осекся, понял, что сболтнул лишнего. Вокруг засмеялись.

– А ты чего молчишь? – бросилась мать жениха к моей матушке. – Опозорить решили нас?

– Да в чем же тут позор? – фыркнула Камса как ни в чем не бывало. – Ошибся малый, на быка залез вместо важенки. С кем не бывает.

Вокруг потешались.

– Докажи! – верещала мать жениха. – Не верю!

– Глупая ты баба: сама не видишь? Это кам. Кам двуликий. Сегодня заберу я его из этого дома. Слышите, люди: вот ваш будущий кам! – Голос Камсы зазвенел, как на праздник. Меня как будто ударило: я уже все понимала, но не ждала, что она так скажет. Что она всем скажет. И сразу. – Как меня не станет, вот вам…

– Не верю! Все ты врешь! Докажи! – продолжала верещать мать жениха.

– Ну иди проверь, – усмехнулась Камса. – Ты женщина, тебе можно. Войди в дом. Ты и мать Пырра.

– А я? – крикнул жених.

– А ты уже свое нащупал, – бросила ему Камса, и вокруг захлебнулись смехом.

– Входи, Волла, – услышала я голос Камсы рядом. – Входи и готовься. Мы следом.

Я снова стала дрожать. Тело мое обмерло, я не понимала, что мне делать, что задумала Камса. Я-то знала, что я девица. Во мне не было ничего мужского. Может, Камса ошиблась? И Великая Матерь ошиблась? Не могу я быть камом, это камы оборачиваются то мужчиной, то женщиной, как хотят, а я-то так не умею! И пусть в доме темно, пусть там только свет от щепы, как сможет Камса обмануть мать Тойгонов, ведь та-то не слепая!

Но Камса подтолкнула меня в спину, и я пошла. Чуть не споткнулась о порог, наклонилась – и в дом вошла, в глубокую темноту нырнула.

Тут же чьи-то руки схватили меня, я ахнула, но обрадовалась – эти руки я всегда узнаю.

– Варна!

– Ш-ш-ш! – он зажал мне рот ладонью. – Сюда, сюда.

Приговаривая, он быстро стянул с меня шубу, сдернул с головы шапку. Потом что-то щелкнуло, скрипнуло рядом.

– Ложись! – Варна помог мне залезть в большой сундук, что у Пырра в женской части стоял. – Тихо сиди, тебя позже откроют.

Крышка захлопнулась. Я лежала согнувшись, ноги подтянув к подбородку, как в могильном коробе, но мне не страшно было, я хихикала про себя: я все поняла.

Прошло немного времени. Вошли женщины. Недолго пробыли в доме. Я не слышала их голоса, ни слова не проронили они. Только шуршало что-то, только двигался и дышал кто-то.

А потом мать Тойгонов выскочила наружу как ошпаренная. Она кричала, размахивая перед лицом сына красными лентами из моего схрана:

– Щупал, говоришь? Хороша, крепка, говоришь? Кого обмануть пытался? Мать?! Ах ты кобель драный! Лось похотливый! Вот я тебя!

– Да за что? За что, мама?!

Она метелила его и бранила, а мой незадачливый жених только и мог, что прикрываться и выть. Или это волк Тойгонов выл, прыгая на скале, щелкал зубами? Я слышала, как кто-то отвязал оленей, повел их в закут – калым не калым, а плата за позор уже были эти олени. Жених мой, увернувшись от матери, с руганью попытался отнять хотя бы одного, но тот начал реветь и рваться к своему брату – неразлучные оказались эти олени, как небесные Та́гу и Ба́гу. Люди набежали, быстро отбили оленя, закидали жениха землей и навозом, смехом и руганью проводили их от порога. Кто-то поднял из грязи ленты и отдал их Пырра-матери. Та тоже вышла из дома, села у порога – и залилась слезами.

Тогда и я решилась вылезти из сундука. В доме темно совсем было, только белел впереди просвет – это дверь открыта была, в проходе Камса стояла, набивая свою трубку, смеялась, глядя вслед Тойгонам.

– Но ладно, – бросила потом матушке. – Не реви. Все лучше, чем такая родня.

Матушка все же ревела. Похоже, она с Камсой не соглашалась.

– Оленей я заберу. Вам не пригодятся, а ей как-то жить, – сказала Камса, раскуривая.

Сладкий дым потянуло в мою сторону, в дом. Я сделала шаг к двери и запнулась – возле сундука моя шуба лежала. И моя шапочка.

– Завтра приду, совершим по ней поминальный обряд. Кипятка приготовь, – продолжала Камса.

– Что? Как? – матушка встрепенулась. – Она же не померла.

– Для тебя все равно что померла. Хватит, сказала: не реви!

– А я думала еды ей с собой дать, мяса, рыбы, ма… ма… морошки сушеной! – выла матушка, захлебываясь.

– Да какая, к черту, морошка! Издеваешься, что ли?

Камса стала злиться.

Тут я к ним подошла, уже снова одетая.

– Готова? Я пойду заберу оленей. А вы это… ну, можете попрощаться.

И она ушла, припадая на правую ногу.

Мы остались с матушкой вдвоем, но не сказали ни слова. Она плакала. Я гладила ее по голове, как ребенка, чтобы утешить.

И никто не заметил, как из задней двери дома неслышно выскользнул Варна и быстро, задами, ушел к Камлакам.

Так он выручил меня. Потому что Варна – мой брат, у нас одно лицо и одно тело, и даже косу мы всегда носили