Золотое время - Ирина Сергеевна Богатырева

Так и выросли. У Варны и род свой, и брат старший от одной матери, и жизнь ровная, как снежный путь. А Анон среди Пырра чужая, среди Камлаков не своя. Пока Камса не увела с собой, только мучилась.

Остался Варна один. Но он не грустил. Варна грустить не умеет: он людям вещи делать умеет. С шести лет у кузнеца работал, все умел: и нож сковать, и крючок для рыбы, искусный и тонкий, и иголку такую сделает, что дырку от нее глазом не углядишь.

Люди любили Варну. Хоть он и ни с кем не общался, дружбы ни с кем не водил. С утра до вечера в кузне. Его и не видел никто. И не понимал. Одна Анон всегда понимала. Я, значит.

Но это неправда, что Варна волчьи стрелы выдумал ковать. Он выдумал ковать свистки. Тонкие, маленькие, как из тростинки, но прочнее тростинки. В такой свисток дунешь – он завоет холодно, жутко. Как волк на далекой горе, и у волка этого железное горло.

Но Варна не хотел их на стрелы ставить. Это брат его сделал, а Варне ничего не сказал.

Он пришел однажды и вот что сказал: «Сможешь ли сотню таких свистков сковать?»

«Смогу», – ответил Варна.

«А две?»

«И две смогу».

«А три сотни?»

«Я много смогу сделать, было бы время».

«Бери времени, сколько тебе надо, – сказал брат. – Мои люди будут тебя кормить и поить, ничего тебе больше делать не придется, только свистки куй».

«Для чего тебе столько?»

«Праздник большой будет, – соврал брат. – Развесим свистки на ветках по лесу, пусть играет музыка».

«Страшная будет музыка», – засомневался Варна.

«Какой праздник, такая и музыка», – ответил брат.

Обманул брат Варну, значит. Правду ему не сказал. Три месяца работал Варна, не выходя из кузни. Тысячу ли, больше ли свистков сковал, того теперь никто не знает. А в другой кузне зубья для стрел ковали. Тысяча зубов – тысяча свистков. И в третьем доме их в стрелы собирали. Под каждым зубом свисток ставили. Летит такая стрела – диким воем воет. Летит сотня таких стрел – как будто стая волков воет. От двух сотен человек глохнет, от тысячи – сходит с ума. Но люди еще об этом не знали. Страшное оружие делал Варна.

В то же время охотники волков по лесам били. Треть волков истребили, остальные за горы ушли. Совсем волков в лесах не стало, олени принялись тундру топтать, тайгу ломать. Летом от гнуса житья никому не стало. Но брату Варны не было до того дела. Ему шкуры были нужны. Собрал он волчьи шкуры от всех родов, от Камлаков, от Тойгонов и от Пырра. Собрал воинов от всех родов – кто мог, все пришли. Укрылись они шкурами. Взяли стрелы. Волками стали все, как Тойгоны. Седловых оленей вымазали сажей и белой глиной. Жуткими стали – люди-нелюди, оборотневое войско. И пошли на соседей, на ильчи пошли войной. Давно хотели, да все не решались, и вот пошли.

А Варна не пошел. Он когда узнал, для чего нужны были брату его свистки и какую музыку он готовил, в тот же день прекратил их делать и заготовки сломал. Пошел к брату, хотел все свистки сломать тоже, да поздно: свистки в стрелах, стрелы в колчанах, колчаны у мужчин за плечами. Мужчины стоят и над Варной смеются: не будь дураком, Варна, идем лучше с нами! Большая добыча ждет, самый богатый дом тебе отдадим, заберешь, что захочешь! Самую красивую женщину тебе отдадим, возьмешь, как захочешь! Что ты, как мальчик, плачешь! Глупый Варна! Слабый!

Но Варна не плакал, у него гнев сочился из глаз. Плюнул он в лица мужчинам и ушел из дома. Долго его никто не видел, и где он – люди не знали.

Вот почему Варны не было на той войне.

Богатую добычу мужчины принесли с того похода. Женщины купались в мехах, из дорогой посуды оленей кормили. А брат Варны не вернулся с войны. Погиб он тогда, значит.

– Анон, ты здесь? Отзовись! Ты здесь живешь?

Варна пришел утром. Я три дня не покидала дом. Бушевала метель и успела замести дорогу. Сильная буря была. Я даже оленей в клетушку внутрь дома забрала, зачем им снаружи мерзнуть, если внутри теплее? Они захоркали, услышав чужого.

Варна пробился ко мне по пояс в снегу.

– Анон! Ответь!

– Я здесь! Заходи!

Но дверь засыпало и прихватило морозом. Пришлось Варне лезть в окно.

– Что за странный дом! – сказал брат, отряхнув с одежды снег. – Никогда не видал такого? Ты здесь одна живешь?

– Я не одна. Со мной вон – Тагу и Багу.

– А Камса где? Я думал, ты живешь с Камсой.

Я пожала плечами. Камса ушла три дня назад, только начиналась пурга. Но три дня – не срок, я и не думала еще о ней.

– Как здесь странно! – продолжал дивиться Варна. – Никогда не видел такого дома! Это что?

– Это стол. Садись сюда. – Я подвинула ему табуретку. – Я согрею тебе еды.

– А это печь? У тебя печь в доме, как в кузне?

– Нет, не как в кузне. Просто похожа.

– Кто же ставит в доме печь! А там что? Как же здесь темно! Я ничего не вижу!

Он не заметил и ударился о табуретку, она загремела под столом о ведро. Варна запрыгал на одной ноге. Я забыла, что в доме нет света, мне же он не нужен.

– Прости! Лампа там, в простенке за печкой. Зажги сам. Вот кресало.

– Анон, ты сама выдумала такой дом?

– Нет, что ты! Это Камсы дом. А той он достался от другой камсы. А той… – Я не хотела говорить, что все они подсмотрели дом у богов. И многие вещи принесли оттуда – табуретка вот, тазик, пластиковое ведро и тарелки. Всё таскали, когда у богов бывали. Я сама не сразу привыкла к этим вещам. Но они оказались удобнее и легче. Боги хорошо живут, оказывается. Нам так никогда не жить.

Но Варне уже не нужны были мои объяснения. Он сел к столу, подняв табуретку. Даже с лампой было темно, и я надеялась, что он не заметит, как она сделана. Но ему не было дела до табуретки. Он был весел, свеж с мороза, от него пахло дорогой и дымом, и он устал. Я поставила похлебку на стол. Он ел, стуча ложкой. Я слушала и