Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

направились к большому вулкану на юго-западной оконечности острова, где плетьми заставляют других людей копать землю и вырубать из скал камни, а затем грузить добытое в телеги, свозить на берег и сваливать в море. Сокол не понимал, зачем нужно делать такие вещи, и видел лишь, к чему это привело: гавань так загрязнили сброшенной в нее землей, что здесь перестала жить рыба.

Даже его старый дом, рукотворная гора, которую люди называли Мингенской башней, и та исчезла. Ее разбирали, камень за камнем, как и остальной дворец, пока в один миг вся конструкция не рухнула, как подрубленный могучий дуб, подняв тучу пыли и пепла, висевшую потом в воздухе не один день.

Теперь посреди усеянного обломками поля, где возвышался некогда дворец Крифи, стоял в одиночестве огромный шатер, окруженный кучами костей и полными дерьма ямами, в которых копошились и верещали крысы – тощие и жилистые, с пятнистыми шкурами.

Дворец не просто сделался меньше – он, по сути, вообще перестал существовать.

Сокол очнулся от ностальгического забвения. Теперь, увы, это больше не его дом.

Птица не вздохнула, ибо хищникам это не свойственно, а просто повернула на восток, прочь от руин Крифи. Путь сокола лежал к полям смерти, где, как он знал, каждый из живущих в шатрах непременно проламывал череп кому-нибудь из живущих в домах. Вкус падали не особенно его прельщал, но это всяко лучше, чем смерть от голода.

Давненько уже в Большом шатре не собиралось столько танов Укьу-Тааса. За исключением тех, кто командовал оставшимися городами-кораблями и гаринафинами, готовящимися встретить армаду Дара на южном побережье Руи, здесь присутствовали все до единого видные вожди льуку. Даже старики, слишком дряхлые, чтобы поднять боевой топор, а потому приставленные надзирать за рабами на пике Тенрьо, и те вернулись в столицу.

Танванаки сверлила взглядом фигуры трех людей перед собой.

Нода Ми, опустившись на четвереньки, уткнулся лбом в землю, как побитая собака. Гозтан застыла, скорбно понурив плечи, – этакое живое воплощение поражения. Ну а Кутанрово нарезала вокруг первых двух круги, как голодный волк. При этом она орала во всю мочь, выплевывая каждую фразу, как оскорбление:

– …Просить сохранить жизнь семьям нерадивых рабов? Где ваш боевой дух? Где доблесть волка? Почему вы вообще живы? Я бы вспорола каждому из вас грудную клетку и посмотрела, уж не овечье ли сердце прячется там?

– Довольно, – отрезала Танванаки. – Гозтан еще даже не огласила требования захватчиков-дара.

– Да с какой стати нам вообще обсуждать их требования? Дара-рааки должны уме…

Танванаки зарычала и продемонстрировала Кутанрово оскал. Взгляды их скрестились, и после долгой паузы тан попятилась и опустила глаза.

Затаив дыхание, все в шатре обратились в слух, когда Гозтан сухим, усталым тоном продолжила прерванный отчет:

– Теперь перейдем к условиям, выдвинутым Монадэту, императором Дара…

Тиму, сидевший, сгорбившись, рядом с Танванаки, непроизвольно дернулся. В его представлении младший брат по-прежнему оставался все тем же подростком, который терпеть не мог сочинения мудрецов ано и обожал военные игры. Ему сложно было сопоставить этот образ с умным талантливым полководцем, сокрушившим мощь льуку.

– Итак, он требует немедленной капитуляции и полного прекращения сопротивления со стороны льуку. Все оставшиеся города-корабли и гаринафины должны быть переданы флоту Дара. Все воины-льуку обязаны сложить оружие и поступить под надзор командиров местных вспомогательных войск, которые будут оказывать содействие в высадке сил вторжения и последующем освобождении островов Руи и Дасу.

– Понятно, – ровным голосом, не выдающим никаких эмоций, произнесла Танванаки. – Очевидно, что в случае нашего отказа он осуществит прямое нападение на Укьу-Тааса. Но что ждет нас, если мы согласимся на эти условия?

– Император Монадэту не раскрыл мне полностью своих намерений, – ответила Гозтан. – Но предупредил, что начиная с этого дня за каждого умершего туземца с льуку спросят втройне, даже если мы попытаемся сбежать за Стену Бурь.

Танванаки ничего на это не сказала. Да и все прочие в шатре тоже хранили молчание.

Голос, нарушивший наконец тишину, принадлежал Тиму.

– Речи моего брата суровы, но сердце у него доброе, – слегка запинаясь, проговорил он на языке льуку. – Если мы сдадимся и будем сотрудничать, он наверняка проявит к нам милосердие, как до этого к тану Гозтан.

Кутанрово издала презрительный смешок:

– Вы и правда думаете, будто император дара-рааки проявит милосердие? Это после таких-то угроз?

– Я согласна с императором Такэ, – заявила Гозтан. – Императору Монадэту можно доверять.

– Да неужели? – огрызнулась Кутанрово. – И по какой же, интересно, причине? Потому что он пощадил тебя, поддавшись слабости? Это всего лишь хитроумная ловушка. Дара-рааки никогда и ни в чем нельзя доверять, потому что они не льуку.

Гозтан не могла подобрать нужных слов. Она не знала, как выразить те чувства, которые испытала, когда Фиро сражался с ней, словно выросший в степи наездник гаринафина, когда он положил меч, чтобы отсалютовать ей на манер льуку, когда выронил оружие, оплакивая бессмысленную смерть туземных рабов.

Перед ее мысленным взором непрошено возник образ Оги Кидосу.

Он сидел на палубе города-корабля капитана Датамы и чистил рыбу в свете предутренних звезд.

«Море бьется о берега Дара, в точности как о берега Укьу, – сказал Ога. – Перед лицом моря все люди братья».

– Императору Монадэту можно доверять, потому что я сражалась с ним, – ответила Гозтан хрипло, отогнав воспоминания. – Я познала природу его души.

Губы Кутанрово презрительно скривились, но прежде, чем тан успела что-либо сказать, вмешалась Танванаки:

– Нашу судьбу будет решать не Монадэту. Печать Дара до сих пор в руках Джиа, которая по-прежнему остается регентом. Можешь ли ты утверждать, что познала природу ее души?

Гозтан прикусила язык. Она возлагала надежды на молодого императора Дара, но Танванаки права. Никто не в силах предугадать, как поступит Джиа со сдавшимися льуку.

– Ты потерпела поражение, старая подруга, – устало промолвила Танванаки. – А у побежденных нет голоса, нет права быть услышанными.

Гозтан продолжала молчать. И опять Танванаки права: таков извечный закон степных народов, и нет оснований считать, что он не действует также и в Дара, в Укьу-Тааса, в этом самом шатре.

– Я буду просить мать о милосердии, – снова заговорил Тиму.

Многие таны льуку из числа собравшихся сегодня в Большом шатре, даже ярые сторонники непреклонных, восприняли эти слова с надеждой. В конце концов, Тиму ведь родной сын Джиа, ее плоть и кровь. Ходила молва, что она всегда хотела видеть на Троне Одуванчика именно Тиму, а не его брата Фиро. Марионеточный император Такэ, вечно презираемый, теперь казался льуку самым надежным бастионом против могучего флота вторжения Дара.

– Танванаки, пожалуйста, послушай меня: нет смысла отправлять