ОПЯТА (роман-зеркало для массового чтения) - Алексей Константинович Смирнов

были малиновки, снегири, вороны, кукушки и дятлы. Младший Амбигуус абсолютно не разбирался в птицах. Все было впервые и вновь. "Ты помнишь, как все начиналось", - тихонько напевал себе под нос агрессивно настроенный Гастрыч.

"А жаль, - прикидывал Артур Амбигуус. - Если в грибах столько полезного, то сколько же в птицах?" И обругал себя лодырем, а то и совсем непечатно.

Гастрыч устроился рядышком, на пригорке, одетый в тельняшку с закатанными рукавами. Руки у него сливались с тельняшкой, покрытые темно-синими татуировками. В траве лежала плотно закупоренная бутыль с отваром третьего уровня: туда молодой Артур добавил самую концентрированную лесную порцию. Поперек Гастрыча лежал лом.

- Амуниция тоже удваивается, но не всякая, - рассуждал Гастрыч вслух. - Одежда иногда удваивается, а вот я еще нож положил в карман, и сотню рублей - так черта с два. Очень рассчитываю на лом.

- Так попробовал бы....

Они с соседом давно перешли на "ты" без ритуального брудершафта.

- Продукт экономил, - крякнул тот.

- Досадно, - кивнул меньшой Амбигуус. - Иначе бы мы просто напечатали денег и зажили, как люди. Скупили бы этот лес на корню. Сколько здесь псилоцибинов-галлюциногенов!

- Люди, - повторил Гастрыч. - Ты разве видел людей? Э, какие твои годы... Людей... их, знаешь ли, пожалуй, и нет на земле.

Из ближайшего малинника коротко посвистели.

- Шагайте сюда, - позвал Артур Амбигуус.

- А мы и шагаем, - ветви раздвинулись, и в наркотический мир, не заселенный лесом, протиснулся бритый череп руководителя грибной группировки. Он был одет в кожу сразу на щуплое, голое, примитивно разрисованное, тело. Череп был татуирован боровиком. - Ты разве нам указ? Ты у нас масть держишь? Святая борзота!..

Следом за предводителем из безобидного, казалось, малинника, где ясными летними днями трогательные дочки-матери собирали в бидоны ягодки, потянулся головной состав: цельный питон из рядовых звеньевых и ударных фрагментов. Вчерашнего дежурного не было, он отгуливал заслуженный выходной. И нынешнего не было: он отлучился по просьбе Гастрыча. При виде Гастрыча, уточним. Предельно уточним: после попытки конфликта с Гастрычем.

Всего насчиталось человек двадцать, вооруженных цепями и железными прутьями. Старшой, который в кожанке, поигрывал кувалдой.

Он слегка удивился тому, что не заметил еще одного: Гастрыча-близнеца, оказывается, прятавшегося до поры в траве, но теперь перешедшего из положения вольного лежа в положение напряженного сидя.

- Кто такие? - презрительно спросил старшой, временно прекращая маховые движения инструментом.

- Братья мы, - поведал Гастрыч, с ударением на Я, тогда как новый, отпив из бутыли у предыдущего, уже вставал из травы. - Жалудошные. И я среди них главный гриб Мухомор. Грибницу показать? Со шляпкой? Вы засохнете и на червей изойдете, потому как вы пососиновики, шелуха, отрава!..

Содрогаясь, лесные контролеры наблюдали, как из высоких и сочных трав нарождаются, поднимаются и разминаются новые и новые Гастрычи. Это было похоже на падение шашечек домино, заснятое на пленку и запущенное наоборот. Параллельно куковала кукушка. Среди кукушкиных и подступающих крокодиловых слез лесной старшина ощутил себя Лизой Бричкиной, подсчитывающей кукушкины позывные и пересчитывающей фашистский десант. Гастрычи, по нарастающей, завели тихую песню:

 - Рано-рано, на рассвете, просыпаются утята,

И гусята, и опята, и нормальные ребята,

Даже десять негритята,

Даже правильные пацаны - и те просыпаются!...

Жуткий хор наливался силой, пока не грянуло:

 - Единица - вздор, единица - ноль!

Голос единицы - тоньше писка!

Кто ее услышит? Только жена!

Да и то, если не на базаре, а близко!..

Самый первый Гастрыч удовлетворенно отметил, что лом-таки удваивается - как и знакомство с советской поэзией периода ломки. Он очень любил Маяковского и полагал, что тот застрелился из-за сущего пустяка - сифилиса.

"Простая вещь, - подумал он. - Не составляет труда".

Гастрыч возопил изо мхов и трав:

- А вот пострадать! - такая, кажется, звучала идея? Вы обязаны знать об этом, ибо наверняка читали учебник "Родная речь". После ремня и зуботычин, естественно. Страдание - закон, оно всегда возьмет свое. Ему положено уступать, а я не уступал, зазнавался, роскошествовал, просвещался. Хорошо ли страдание? Оно есть удар судьбы. Но честь и подлость - что это: держать удар и не держать удар? И смиренна ли честь? И если ты держишь удар, то нет ли в этом гордыни и дерзновения?

- Давайте перетрем, - предложил Артур Амбигуус-младший, зарядившийся богатырской дерзостью.

- Ну, давай, - нехотя согласился бритый.

- Железки сначала бросьте, - распорядился Гастрыч.

Последовала недолгая пауза, и следом тишину нарушили грубый звон и звяк.

- Поляна наша, - заявил Артур Амбигуус, снял очки и положил их в нагрудный карман. Этим он, немного знакомый с языком жестов, показывал, что в упор не видит собеседника. - Эта и все остальные тоже.

- Встретим кого - пойдете на удобрение, - хором сказали Гастрычи.

- Добрее вы, правда, не станете, - пошутил Артур над общим корнем.

Предводитель, носивший кличку Доля, побагровел.

- Глядите, не подавитесь, - молвил он, рассматривая вражье войско исподлобья. - Кусок не по горлу покажется.

Гастрыч сделал шаг вперед и толкнул Долю ломом в голую грудь. Тот опрокинулся.

- Как раз по горлу и откушу. На уровне анатомии, от яблочка. От Адама сожру. Обыщите их, - велел Гастрыч братьЯм из ларца.

Гастрычи, передвигаясь неспешно, окружили бригаду и занялись изъятием ножей и огнестрельного оружия, переделанного из газового.

- Бабки тоже заберите, - велел им пращур. - Оставьте на электричку, пивко... Тут до города две остановки. Законник - он всюду, если случай благоприятствует, законник.

- А сыроежки брать можно? - спросил один, самый отважный, рэкетир.

- Нельзя, - ответил неизвестно который Гастрыч, и врезал герою по шее так, что любопытного стервеца парализовало - на его счастье, временно, но с двухгодичным нарушением мочеизвержения. И словоизвержения, естественно, тоже.

- У нас ничего нельзя брать, - подчеркнул Амбигуус-младший. - Даже шишек. Даже чернику. Даже подорожник не думайте рвать, чтобы к ранам прикладывать, а раны у вас появятся... Не обдувать одуванчики. Не прикармливать белок. Не пулять по воронам. Не стреляйте в белых лебедей. Не ссать в муравейники. Вообще не быть. Вам ясно? До вас дошло?

- Пока все понятно, - не без достоинства ответил Доля, растирая грудь, где разливался багровый синяк. - Поймут ли вышестоящие...

- Это наша забота, - Гастрыч посмотрел на часы. Двойникам