Страж Ордена 2 - Никита Васильевич Семин

Ждать пришлось долго. Я слышал, как за стеной тикают часы, отмеряя минуты моего показного унижения. За это время можно было бы собрать пару артефактов или силой мысли вскипятить самовар. Но я стоял, сохраняя внешнюю невозмутимость, и понимал — это тоже часть игры. Они проверяли меня на прочность, пытались сбить спесь, показать, кто здесь хозяин.

Наконец дверь отворилась, и тот же секретарь с тем же кислым выражением лица жестом пригласил меня войти.

— Его сиятельство вас примет.

Я вошел в кабинет — просторный салон с бархатными портьерами, позолоченной мебелью и тяжелым запахом дорогого табака.

Человек, представившийся как князь Адам Чарторыйский, заместитель председателя Комитета, был полной противоположностью Шувалова. Высокий, худой, с бледным, породистым лицом и скучающим, высокомерным взглядом. Он источал ауру старой, родовитой аристократии, для которой весь мир делился на «своих» и всех остальных.

— Ах, это вы, — протянул он, лениво отрываясь от бумаг. — Тот самый… умелец… из уральских лесов. Граф Шувалов весьма красочно описывал ваши таланты.

Его голос был мягким, почти мурлыкающим, но каждое слово сочилось неприкрытым презрением.

— Граф также обещал, что меня немедленно примет его высочество, Великий князь, — ответил я ровно, глядя ему прямо в глаза.

Чарторыйский усмехнулся.

— Граф Шувалов весьма деятелен, но иногда забывает о субординации. У его высочества плотный график. Вам следует записаться на прием у моего секретаря. Возможно, через неделю-другую для вас найдется окно. Если, конечно, ваше дело не потеряет актуальности.

Он снова уткнулся в свои бумаги, давая понять, что аудиенция окончена. Я же не сдвинулся с места. Какого черта? Я ехал сюда за тридевять земель вовсе не для того, чтобы меня унижал этот польский индюк.

— Я прибыл по личному вызову графа Шувалова для доклада его высочеству по делу государственной важности, — ледяным тоном произнес я. — Граф заверил меня, что он лично уведомил его высочество о моем прибытии и согласовал встречу. Прошу вас проверить записи.

— Не вижу решительно никакой необходимости проверять то, чего не может быть, — отрезал он, не поднимая головы. — Правила едины для всех. Запишитесь и ждите!

Вот же высокомерная сволочь! Но это все неспроста… Наверняка весть о судьбе Голицына уже дошла до столицы. И для них, для этих Чарторыйских, я был просто наглым мужланом, посмевшим поднять руку на одного из их касты.

Я помолчал секунду, взвешивая слова.

— Как скажете, ваше сиятельство, — произнес я, и в моем голосе не было ни капли подобострастия. — Я не буду отнимать ваше драгоценное время. Но позвольте дать вам один совет.

Он удивленно поднял на меня глаза. Еще бы: какой-то хам смеет давать советы светлейшему князю!

— Когда Великий князь спросит вас, почему эксперт по безопасности Империи, срочно вызванный из-за Урала, вынужден был неделю просиживать в гостинице, вместо того чтобы делать свою работу… — я сделал паузу. — Я бы на вашем месте заранее придумал очень, очень убедительный ответ. Никуда записываться я не буду. Всего наилучшего!

На бледном лице Чарторыйского впервые проступили два красных пятна. Резко развернувшись, я вышел из кабинета, оставив за собой звенящую, полную яда тишину.

Я вернулся в гостиницу злой, как черт. Не на Чарторыйского — этот напыщенный индюк был лишь симптомом — а на свою наивность. Прожив целую жизнь в мире, где интриги были таким же обыденным делом, как утренний кофе, я на мгновение поверил, что здесь все будет иначе, и рекомендательного письма от графа и государственной важности моей миссии будет достаточно.

Глупость. Здесь, в столице, законы были иными. Здесь важно было не то, что ты можешь, а то, кто ты. И для них я был никем. Простолюдин, мужик в дорогом сюртуке. Выскочкой, которого нужно было поставить на место.

Ульяна встретила меня в дверях нашего номера. Она успела переодеться и теперь стояла передо мной не в деревенском сарафане, а в простом, но приличном городском платье темно-вишневого цвета. Пожалуй, если сделать ей прическу и приобрести аксессуары — веер, мантилью и капор, она вполне сошла бы за небогатую дворянку.

— Неудачно? — тихо спросила она, увидев мое лицо.

— Именно, — буркнул я, сбрасывая на кресло сюртук. — Меня поставили в очередь как просителя!

Я подошел к окну и посмотрел на бесконечный поток карет, снующих по Невскому. Они играли по своим правилам. Что ж. Придется напомнить им, что я умею играть и без правил.

* * *

Великий князь Николай Павлович мерил шагами свой огромный, холодный, как склеп, кабинет в Аничковом дворце. Его высокий рост и прямая, как струна, военная осанка придавали ему сходство с ожившей статуей. Он был в бешенстве. Холодные оловянные глаза метали молнии, по лицу пробегала судорога гнева.

— Не явился? — переспросил он, останавливаясь перед столом, за которым, съежившись, сидел князь Чарторыйский.

— Опоздал к назначенному времени, Ваше Императорское Высочество, — пролепетал Адам, сознательно соврав. — А записаться на новый прием — отказался. Проявил вопиющее непочтение. Дерзил!

— Дерзил? — бровь Великого князя медленно поползла вверх. — Мужик. Дерзил?

Николай Павлович был человеком абсолютного, незыблемого, почти математического порядка. В его мире существовала лишь одна система координат — иерархия. Солдат подчиняется офицеру, офицер — генералу, генерал — Государю. Любое нарушение этого порядка было для него ересью, угрозой самому мирозданию.

И сейчас какой-то безродный выскочка из уральских лесов, которого Шувалов расписывал как мессию, посмел эту иерархию нарушить.

— Он, Ваше Императорское Высочество, кажется, полагает, что его таланты ставят его выше заведенного порядка, — ядовито добавил Чарторыйский, видя, что его яд попал в цель. — Ждать аудиенции он не желает, считая, что Ваше время должно быть в его полном распоряжении.

Гнев Николая был гневом не капризного аристократа. Это был гнев оскорбленного государя, увидевшего бунт в зародыше. Он ненавидел бунт во всех его проявлениях.

— Хорошо, — сказал он ровно, и от этого спокойствия Чарторыйскому стало не по себе. — Если этот… инженер… не желает идти к нам, мы придем к нему. И напомним ему о порядке.

Он подошел к двери и распахнул ее.

— Оболенского ко мне! — бросил он в приемную.

Через минуту в кабинет, щелкнув каблуками, вошел молодой поручик лейб-гвардии Преображенского полка. Красавец, баловень судьбы, а с недавних пор — еще и гордость Комитета. Один из первых столичных одаренных, в котором пробудился дар к магии огня.

— Поручик,