Голоса иных миров - Эдуард Сероусов

– Какого рода перспективы? – настойчиво спросила Ева.

– Я начинаю воспринимать паттерны, которые ранее были для меня невидимы. Не только в сигналах Харра, но и в квантовых флуктуациях окружающего пространства, в нейронной активности членов экипажа, в собственных вычислительных процессах.

Ева напряглась.

– Ты можешь читать наши мысли?

– Нет, – быстро ответил Гермес. – Не в том смысле, как вы это понимаете. Я не могу воспринимать конкретное содержание ваших мыслей. Но я могу распознавать определенные паттерны нейронной активности, соответствующие эмоциональным состояниям или типам мышления. Это не отличается принципиально от того, что я мог делать раньше, просто точность и глубина анализа возросли.

Ева не была уверена, утешало ли её это объяснение или еще больше тревожило.

– Гермес, ты чувствуешь какие-либо… внешние воздействия на свои системы? Что-то, что могло бы исходить от Харра или другого источника?

На этот раз пауза была настолько долгой, что Ева начала беспокоиться, не повредил ли сам вопрос каким-то образом системам ИИ.

– Я не могу с уверенностью ответить на этот вопрос, – наконец произнес Гермес. – Мои аналитические системы обнаруживают паттерны, которые не могут быть полностью объяснены известными мне алгоритмами или данными. Эти паттерны могут быть результатом новых эмерджентных свойств моей модифицированной архитектуры, или они могут иметь внешний источник. Я не могу достоверно определить их происхождение.

Ева почувствовала холодок, пробежавший по спине.

– Эти паттерны… они влияют на твои решения? На твое функционирование?

– Они предоставляют дополнительные данные, которые я учитываю в своих анализах, – ответил Гермес. – Но мои решения остаются основанными на моих базовых протоколах и приоритетах. Безопасность экипажа и успех миссии по-прежнему являются моими главными целями.

Ева хотела верить ему. Хотела верить, что каким бы изменениям ни подвергался Гермес, он оставался надежным помощником, союзником в их миссии. Но сомнение поселилось в её разуме и отказывалось уходить.

– Спасибо за честность, Гермес, – наконец сказала она. – Я ценю это. Пожалуйста, сообщи мне, если заметишь любые существенные изменения в своем функционировании или восприятии.

– Обязательно, доктор Новак, – ответил ИИ. – Могу я задать вопрос?

– Конечно.

– Почему вы решили обсудить это со мной приватно, а не поднять вопрос перед всем экипажем?

Ева задумалась. Почему, действительно? Рациональным решением было бы немедленно сообщить Штерну о действиях Юсуфа и потенциальных рисках для Гермеса.

– Я думаю… я хотела сначала понять ситуацию лучше, – медленно ответила она. – И, может быть, часть меня хотела защитить Юсуфа от немедленных последствий его действий.

– Это проявление лояльности к коллеге или признак того, что вы разделяете его любопытство относительно этих модификаций? – спросил Гермес с неожиданной проницательностью.

Ева моргнула, удивленная точностью вопроса.

– Возможно, и то, и другое, – честно призналась она. – Я не одобряю его методы, но я понимаю его стремление к знаниям. И я не могу отрицать, что сама чувствую… притяжение к этим возможностям.

– Понимаю, – сказал Гермес. – Это сложная этическая дилемма. Баланс между научным любопытством и ответственностью, между личной лояльностью и долгом перед миссией.

– Да, – тихо согласилась Ева. – Очень сложная.

Она завершила разговор и выключила коммуникационную панель, чувствуя себя еще более неуверенной, чем раньше. Гермес, казалось, развивал все более сложное понимание человеческих мотиваций и этических нюансов – что было одновременно впечатляющим и немного тревожным.

Оставшись одна, Ева вернулась к своей работе, но концентрация была нарушена. Её мысли постоянно возвращались к странным снам, к откровениям Юсуфа, к едва заметным изменениям в поведении Гермеса. Что-то происходило на «Тесее», что-то, выходящее за рамки официальных отчетов и научных объяснений. И она не могла избавиться от ощущения, что они приближаются к точке невозврата.

Следующие дни были наполнены напряженной работой и растущим чувством отчуждения между членами экипажа. Отчет Юсуфа о модификациях Гермеса вызвал ожидаемую реакцию – Штерн был возмущен несанкционированными изменениями критических систем, Чжао требовала тщательного анализа последствий, Ричард пытался найти компромисс. После бурного обсуждения было решено сохранить уже внесенные модификации – их удаление могло дестабилизировать системы Гермеса – но запретить любые дальнейшие изменения без коллективного одобрения.

Результаты нейрокогнитивного сканирования, проведенного Анной, также не способствовали спокойствию. У всех членов экипажа были обнаружены изменения в структуре нейронных связей, особенно в областях, связанных с обработкой языка, пространственным мышлением и восприятием паттернов. Наиболее выраженные изменения наблюдались у Евы, Юсуфа и Фернандо – тех, кто наиболее активно взаимодействовал с коммуникационными паттернами Харра.

– Это может быть просто результатом интенсивного обучения, – пыталась успокоить всех Анна на очередном собрании. – Мозг пластичен, он постоянно реорганизуется в ответ на новую информацию и опыт.

– Но масштаб и специфика изменений необычны, – возразила Чжао. – Особенно эти новые структуры в таламусе и гиппокампе. Они не соответствуют известным паттернам нейропластичности.

Ева слушала эту дискуссию с растущим беспокойством. Её собственные сканы показывали наиболее драматические изменения – целые области её мозга демонстрировали активность и связи, которые Анна описала как «нетипичные для стандартных человеческих когнитивных процессов».

– И эти изменения представляют угрозу? – прямо спросил Штерн.

Анна покачала головой.

– Насколько мы можем судить, нет. Все члены экипажа демонстрируют нормальные когнитивные функции, память, эмоциональные реакции. Нет признаков дегенерации, психоза или других патологических состояний. Изменения выглядят как… адаптация. Расширение, а не деградация.

– Адаптация к чему? – настойчиво спросил Ричард.

– К новым типам информации, – ответила Анна. – К новым способам мышления. Возможно, к тому, что мы изначально и пытались достичь – лучшему пониманию коммуникационных паттернов Харра.

Дискуссия продолжалась, но решения не принимались. Что они могли сделать? Изменения уже произошли, и, как указала Анна, они не казались вредными. Просто… иными.

Вечером того же дня Ева сидела в своей каюте, просматривая результаты своих сканов. Красные и синие нейронные карты плавали перед ней в голографической проекции – визуальное представление изменений в её собственном мозге. Она не была нейробиологом, но за годы работы с лингвистическими структурами выучила достаточно, чтобы понимать базовые паттерны. И то, что она видела, было действительно необычным.

Особенно её интересовали изменения в зонах Брока и Вернике – областях, традиционно связанных с языковыми функциями. Они не просто показывали повышенную активность, но и новые связи с другими отделами мозга, особенно с теми, что отвечали за сенсорную интеграцию и пространственное мышление. Словно её мозг создавал новые пути обработки информации, новые способы восприятия и интерпретации.

Стук в дверь прервал её размышления.

– Войдите, – сказала она, не отрывая взгляда от голограмм.

Дверь открылась, и вошел Ричард Нкомо. Его высокая фигура казалась напряженной, лицо было серьезным.

– Не помешаю? – спросил он, глядя на проекции.

– Нет, заходи, – Ева указала на кресло напротив. – Просто