Дело о пражской соломинке - Василий Павлович Щепетнёв

— Ставкой будет жизнь господина Чапека. Выиграете вы — она в ваших руках, выиграем мы — в наших.

Из нефа Писания шофер выкатил больничное кресло на больших колесах, в котором мирно спал Карел.

— Да, он угадал — или увидел — ту историю. Именно здесь стоял охотничий дом, и да, это я убил кронпринца Рудольфа и баронессу фон Вечера по причинам, которых касаться нет необходимости. Визионерство дар опасный, и тот, кто использует его на потеху черни, рискует лишиться его. Иногда вместе с жизнью, — щебетал автомат. Разговор шёл на немецком языке.

— Как же мы будем играть? — поинтересовался Арехин, не выказывая ни удивления, ни тревоги. — С каким контролем?

— Контроль — песочные часы, — турок указал на лежавшие на боку в нарочитой выемке часы. Сейчас в колбах песка было поровну — на глазок.

— Переворачивать часы будет секундант — господин в сером поклонился, — лишь только фигура установится на клетку.

Ну, вот. А он было поверил в равные условия. Ладно, у нас в запасе тоже кое-что есть.

— Готовы начинать? — сказал господин в сером.

Арехин сел на приготовленный стул.

Ему достались чёрные фигуры.

Турок двинул королевскую пешку на два поля. Арехин ответил тем же.

Первые десять ходов последовали молниеносно, из-за некоторой медлительности турка у Арехина даже образовался крохотный временной перевес: песка в его колбе стало на гран больше.

Но кончилась дебютная стадия, пришло время думать, а турок двигал и двигал фигуры, казалось, совершенно не размышляя. Да и к чему автомату размышлять? Размышляют ли гильотины?

Позиция была не то, чтобы сложная, но минут десять раздумья не помешали бы. Увы, не было у Арехина десяти минут. Он и минуту потратил, поставив себя на грань разоренья — опять же в смысле времени. Но, похоже, думал не зря: отдав пешку, он вызвал лавину форсированных разменов, в результате чего оказался в эндшпиле без пешки, но с разноцветными слонами. Тут уж Арехин стал играть предельно быстро, песчинка за песчинкой восстанавливая капитал. Лишняя пешка соперника не влияла на исход партии. Квалифицированный игрок третьей категории свел бы подобное окончание вничью и против гроссмейстера, будь у него время на спокойный анализ позиции. У Арехина времени не было, но он и не был игроком третьей категории. Игра была ясной, ничья несомненна, и люди искушенные, тем более мастера, давно согласились бы на мир.

Но автомат не был человеком. Он продолжал игру, то ли надеясь на ошибку соперника, то ли считая, что лишняя пешка рано или поздно превратиться в ферзя.

На ход у Арехина уходила секунда. У турка три: движения правой руки механизма были уверенными, но неторопливыми. Каждый ход приносил в колбу часов (так и хочется сказать — чашу весов) две секунды. Пустяк. Но тридцать ходов — уже минута, прибавленная Арехину и отнятая у турка.

Господин в сером исполнял обязанности справно, не пытаясь помешать бегу песка ради одной из сторон. Похвально.

Когда у турка песка в колбе оставалось всего немного, он утроил скорость движения. Но и Арехин далеко ещё не достиг предела. Он и не собирался достигать — не та ситуация. Просто отдал слона за ту самую лишнюю пешку. У турка — король и слон. У Арехина — только король. Материальный перевес турка велик, но ничья есть ничья.

Это же птичьим голосом и подтвердил автомат.

Арехин возражать не стал, но осведомился о судьбе ставки.

Турок вскочил. Оказывается, он мог двигать не только фигуры. Шаги его были отнюдь не дёрганные, напротив, он шёл, будто кошка. Развевающийся халат не скрывал отсутствия плоти. Скелет, задрапированный скелет, но металлический, сталь тускло отражала пламя свечей. И металлический, и не вполне человеческий: различия были очевидны. Правильно: зачем механику слепо копировать природу?

Турок подошёл к Чапеку. Перчатками обхватил горло спящего Карела. А под перчатками, вестимо, стальные пальцы.

— Вы не выиграли, следовательно приз не ваш.

— Вы тоже не выиграли, следовательно, приз тоже не ваш.

— Что вы предлагаете?

— Если ни Вам, ни мне жизнь господина Чапека не принадлежит, не будет ли справедливым оставить её, жизнь, самому господину Чапеку? — сказал он, обращаясь к турку.

Но ответил господин в сером.

— В данном случае возражений нет.

Турок помедлил несколько мгновений. Над шахматными ходами он думал меньше. Потом кивнул, вернулся в своё кресло, и застыл истукан истуканом.

Завод кончился. Или просто потерял интерес к происходящему.

Арехин подошёл к спящему в кресле Карелу. Шофер подал врачебную сумку, из которой господин в сером достал шприц, уже заполненный жидкостью, и, не протирая кожи, сделал инъекцию в шею Чапека. Арехин такую вольность не приветствовал, но и не протестовал, надеясь, что господин в сером знает, что делает.

— Он очнётся минут через пятнадцать. Ничего помнить не будет. Рассказывать ему о случившемся, или умолчать, решать вам. От вашего решения отчасти зависит и судьба господина Чапека. Шофер поможет вам усадить господина Чапека в авто.

Арехин взялся за спинку больничного кресла. Удобно. Можно везти хоть до Вены.

Глава 7

До Вены они добрались за полчаса, но в автомобиле, оставив кресло на дорожке у храма. Через десять минут автомобильной езды Чапек очнулся, потянулся, спросил, куда это они завернули, и снова уснул.

Автомобиль остановился у вокзала. Водитель протянул Арехину два билета, козырнул и отбыл восвояси, не оставив после себя даже бензинового чада.

Билеты были на пражский поезд, отходящий через двадцать минут. Чапек, на удивление, шёл почти самостоятельно, как ходят хорошо подгулявшие, но не потерявшие присутствие духа люди. Или лунатики.

Они успели, ещё и с запасом. Усадив Чапека в угол купе, он расположился напротив. Чапек пробормотал что-то насчёт размеров русских трамваев — и уснул опять. Арехин опустил штору и сел напротив. Два господина возвращаются после венского загула домой. Он посмотрел в зеркало двери купе. Нет, на господ они не тянули. Два господинчика, так будет вернее.

Поезд дернулся, как спящая лошадь, увидевшая во сне кнут. По вагонам пронеслась железная дрожь, и Карел, не открывая глаз, пробормотал что-то о соседе сверху, потерявшему на войне обе ноги и теперь танцующим по ночам на самовзводных протезах. Днём он, видите ли, стесняется.

Вокзал тронулся. Поехали.

Поезд был не из важных: люди проезжали кто пятьдесят километров, кто семьдесят, до Праги же держали путь единицы. Частые остановки, но без лишней суеты.