Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

– Будешь, – подтвердил Петров. – Тебе в погребе загорать нужно. Самый полезный загар – подземельный.

Михась отряхивался от песка, натягивал футболку на малиновый торс, шипя от боли.

– У тебя крема от солнечных ожогов нет, случайно?

– У доктора проси. Или в столовой сливочного масла возьми.

– Дураком неудобно выставляться. Предупреждали – четверть часика, а я уснул, разморило. Ты куда?

– Гуляю.

– Тогда за обедом увидимся. – Михась передернул лопатками. – Печет, зараза. – И начал спускаться с дюны, цепляя носками кроссовок сплетения тонких корешков.

Ноги загребущие, глаза… Ну кто судит о человеке по глазам? Доктора анализам доверяют, а глаза к делу не пришьешь. Крапинки на семи часах радужки есть признак вероятный, а не достоверный. Да и не в Михасе дело, Михась – ягненок, приманивающий тигра. Но иногда лучшая приманка – сам охотник.

* * *

Приманка готова, и какая приманка! Никому не устоять!

Старичок осмотрел заднюю, непарадную стену столовой, усмехнулся. Подкормочка, в ней вся суть. Голод есть царь. За эти годы он тут не то что тропочки изучил, а каждую кочку, каждую норку. Сродни рыбалке, но увлекательнее, увлекательнее! И людям польза, с намеком.

Старик хихикнул. Дурачье скучает вечерами, водку пьет, а у него – нет, не развлечение. Служба. Правильно, служба!

* * *

– Взяла Верка, не побрезговала. – Повариха положила на стол пустую сумку. – Старшая разрешила мясца дать, сахар, консервы по малой цене, все легче первые дни будет. Поначалу отнекивалась, не надо, мол, вашего, а взяла.

– Обиделась? – Толстая женщина в белом, без пятен, халате, перетирала посуду вафельным полотенцем. – Видно, надеялась пожить подольше, подкормиться, а теперь снова-здорово, ищи работу. И ведь по-хорошему с ней пробовали, простили на первый раз, а она опять. Привыкла кое-как, не переучишь.

– А я думаю, нарочно она. Не по ней строгая жизнь. Лучше, говорит, на поляков да литовцев батрачить буду, чем тут останусь.

– И дура. Поляки за так ее кормить будут, что ли? Хлеб нынче тяжкий, а тут и еда, и крыша, рай просто. Ты сумку-то убери.

– Уберу-уберу, – поспешно ответила повариха. – Видишь, чисто.

* * *

Белесая пленка сузилась клинышком, истончаясь, и наконец оборвалась.

Михась бросил лоскут в унитаз, примерился, колупнул плоский пузырь на плече и потянул отслаивающуюся кожицу дальше вниз по руке.

– Словно картошку в мундирах чищу, – сказал он отражению в зеркале. Под сгоревшей кожей проглядывала новая, не розовая, как бывало раньше, а бледная, даже и желтушная. Верно, от местного солнца. Совершенно не больно, ничуть. И как быстро облез, за полдня всего.

Он встал к зеркалу спиной, вывернул шею, пытаясь разглядеть лопатки. Не достать, скорее руку вывихнешь. Ничего, само сползет.

* * *

Продавец выключил калькулятор. Мало отдыхающих, не едут. Чем за ссуду платить? Пограничная зона, пограничная зона… чтоб ей! Изворачиваться нужно. Выездную торговлишку организовать, в тот же санаторий? Не пускают. И почему не пускают, он же долю предлагал, не много, конечно, но все деньги. Не берут. Странные какие-то. Больные, если деньги не нужны, – неизлечимо.

Он захлопнул бухгалтерскую книгу. Последний сезон, не выгорит – хоть закрывайся.

* * *

Не раскрывая глаз, Михась провел рукой по лицу. Паутина, легкая невесомая паутина опустилась откуда-то сверху и теперь докучала, щекоча. Не снимается, дрянь!

– Баю-баюшки-баю, не ложимся на краю… – выводил женский голос за стеной.

Кому баюшки, а тут разбудили, так усни попробуй. Откуда принесло певунью, да еще и с ребенком?

– Придет серенький волчок… – пел печальный голос.

Михась моргнул несколько раз, проглотил комок. А за стеной опять:

– Баю-баюшки-баю…

Стукнуть в стенку? И никакого ребенка не слышно.

Он потянул шнурок. Торшер засветил ярко, до боли в глазах, и тотчас же голос смолк, только эхом в голове отозвалось:

– Придет серенький волчок….

Выступившие слезы окружили лампу чудным ореолом. С перекалом горит, скоро шпок! – и нет лампочки.

На потолке чисто, ни тенет, ни пауков. Примерещилось со сна. Простыня – в серой сухой чешуе, вот облез так облез! Белье тут через день меняют… Спать, спать.

Выключенная лампа тлела с полминуты розовым, вишневым, а потом и вообще запредельно-тусклым светом.

Похолодало. Одеяло не греет, отопление не работает. Лето.

Михась накрылся с головой, попытался свернуться калачиком, колени к подбородку.

Студено, студено, студено…

* * *

Петров проснулся за миг до намеченного времени, торопливо, на первом писке, отключил будильничек.

Пора вставать. Имеет человек право на ранний подъем? Одних волнений сколько – анализы сдавать, а что в них, в анализах, будет?

Восход солнца через полчаса. При выявлении следов, подозрительных на подозрительность, рекомендуется пользоваться естественным освещением. «Судебная медицина», учебник под редакцией профессора Минакова. Ох, спать-то как хочется!

Неслышным шагом он прошел в коридор. Крыса на сей раз досталась Николаю. С подарочком, Николай Иванович! Изловить бы шалунишку да разобраться с источником шуточек. Три источника и три составные части… Не наш это юмор. Не наш.

Угловой двести седьмой номер. Полулюкс – так описал его капитан-лейтенант Чижов, пропавший отдыхающий, в единственном полученном семьей письме. «Почта ходит плохо, место обособленное, но надумаете писать, адресуйте так: санаторий „Янтарь“, главный корпус, номер двести семь, мне, Чижову А. Б.». Графологи крутили, вертели письмо, но заключение, как обычно, дали надвое: «Не исключено, что… Однако, учитывая скудость предоставленного материала…»

Петров остановился у двери. Пять месяцев миновало – что осталось?

Замок самый банальный, тип простейших. Точу ножи, ножницы, мясорубки, подгоняю замки ко всяким ключам, возвращаю тягу к алкоголю! Перевод посылать на почтамт предъявителю благотворительного лотерейного билета АА 2083772.

Он прикрыл за собой дверь. Запах – недели три никто не жил, но пыли немного. Окна на восток, небо розовое. Номер двухкомнатный. Гостиная, на стене – сомнительный Фрагонар.

Он сел в кресло спиной к окну.

Человек провел здесь четыре недели. Не просто пил, ел, спал, писал со скуки письмо, но – жил.

Стена горела, переплет оконной рамы четко вырисовывался на желтых тисненых обоях.

Петров закрыл глаза.

Пустынно было Чижову в двух комнатах, особенно после отсеков подлодки. С кем он сдружился? Коротал вечера? В январе они долгие: коротенькое утро, недомерок-день, и длинный-длинный вечер. Перечень мероприятий за январь: шахматные турниры, показательные выступления мастеров бильярда, лыжные экскурсии, поездка в Калининград с посещением могилы Канта, выступление инструментального трио «Ацтеки», оздоровительный сеанс ведьмака (sic!), читательская конференция по книге «Кавалер Золотой Звезды» – фу, что это он, задремал?

Петров поднялся, прошел в спальню. Кровать голая, незастланная, стоит вплотную к стене.

Голая-то голая, а тяжелая. Не потревожить бы соседа снизу.

За кровать