Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

Точно, Борис… его рука чувствуется, умен да хитер, подлец!

Руди бежал по коридорам, и было ему откровенно страшно.

К Любаве, скорее к Любаве! Вместе они обязательно что-нибудь придумают!

* * *

Внизу, с лестницы спустившись, на развилке, остановился Михайла.

– Налево иди, – Борис подсказывал негромко. – Там место хорошее есть, и засаду устроить сможем.

– Засаду?

Михайла все титулы отбросил, понимал отлично: не пережить ему этой ночи. Федора он своей рукой убил, Борис такое ему не простит, не спустит. Не сможет просто.

А может, и еще кто до него доберется. Только это не так важно было, потому что Устя рядом была, и запах ее он чувствовал, и взгляд, словно она рукой своей его по плечу гладила. Что ж, ежели жить рядом с ней не получилось, так хоть помереть, защищая ее. Вот такую, любимую, недоступную… чужую жену, в другого влюбленную.

Несправедливо?

А то в жизни справедливости много! Ложкой греби, лопатой в пасть забрасывай! Михайла на нее и не рассчитывал никогда.

– Любава эти ходы тоже знает, – Борис говорил спокойно. – И выла она там… догонят быстро.

– Уходи, государь. И Устю уводи, а я их задержу, сколько смогу.

Михайла и не колебался ни минуточки.

Борис головой качнул:

– Нет. Иди быстрее, как до места дойдешь, покажу я вам еще один секрет. И ты мне хранить его поклянешься.

– Поклянусь, государь.

– Так иди быстрее…

Борис улыбался. Шел, смотрел на жену, которая впереди шла, и улыбался. И была на то причина.

Когда отец ему рассказал, что Любаву во все посвятил, что ходы ей показал потайные, обиделся юный Боря тогда смертно. Да что ж это такое делается-то? Вползла гадина в палаты государевы, отца отняла, сына родила, а теперь еще и тайну отнимает? Почти личную, государеву?

А что, Борис не государь ли?

Пусть в будущем, ну так… мог бы и у него отец спросить, кого водить по тем ходам, а кого и не водить.

А потому…

Когда Борис на трон сел, Любава не постоянно в палатах жила. Федор хворал часто, припадки у него были вот она в Келейное выезжала, жила там месяцами. А Борис – ну что ему лет-то было тогда? Захотелось ему такое, чтобы не знала о том Любава! Чтобы никто, считай, не знал… Попросил он о содействии дядьку своего, Ивана Никифоровича, тот уж умер давно. И тогда-то дядька стар был, а неглуп. Он Борису и бригаду каменщиков нашел, и сам за ними присмотрел, и секретность соблюсти помог… И получилось ведь!

В нескольких потайных ходах оборудовал Борис ловушки. Не так чтобы сильно хитрые, самые простые. Плита с механизмом поворотным, такие-то еще невесть когда знали. Наступит человек на плиту, пока ловушка не работает, плита клином держится. А как опустить рычаг, который Борису ведом, так клин выбьет, плита проворачиваться станет. Кто на плиту наступит, тот в каменный мешок и рухнет. А там уж…

Там уж Борисова воля.

Можно плиту повернуть, можно достать оттуда человека. А можно и не поворачивать.

Ловушки широкие по приказу его вырыли, пожалуй, человека три поместятся. И не выберутся.

Кольев на дне мало, всего три штуки. К тому времени как все готово было, охладел чуток Борис к своей затее, детской она ему показалась. Но не бросать уж было, деньги пло́чены, мастера работают. Да и не в кольях опасность тех ловушек, в другом. Когда плиту он опустит, человек в ловушке попросту задохнется. Воздуха-то там не хватит надолго, может, на час или два…

И – все.

Жестоко это? Так ведь Борис и не собирался абы кого в тех ловушках морить, а враги сами и виноваты. Им и поделом будет.

Любава?

Ну… кто получится, тот и получит. С лихвой[120].

Щадить Борис никого не собирался. Ежели Агафье и не верил он до конца, то Федька – брат – все подтвердил. И поступком своим, и словами…

Почему так?

За что?

Ответа не было. Но Борису было больно. Он ведь Федьку маленьким помнил, и веселым, и любопытным, уж потом Любава ему в уши яд капать начала… Дура! Потом, все потом. А когда-то у них все могло получиться, они могли стать братьями.

Не сбылось. И Борису было этого очень жаль.

* * *

Никого не было в покоях Любавы, разве что Варвара к Рудольфусу кинулась:

– Руди!

– Где она?!

– Федора убили… Любава побежала…

Из бессвязной речи понял Рудольфус, что произошло, и аж зажмурился от отчаяния.

Все пропало.

Все потеряно.

Ежели Федька мертв, то шансов у них нет никаких. Конечно, Устинья беременна, но тут… нет, Руди напрасных надежд не лелеял. Нет у него там шансов даже рядом оказаться. Ежели и не скажут ему впрямую ничего… даже случись что с Борисом, Устинья первой Любаву изведет, а вторым его. И обольщаться не стоит. И сможет, и успеет, и рука у нее не дрогнет. Не тот характер.

Шансов получить Россу мирным путем нет у них.

Война?

А войной тоже идти бессмысленно. Когда б убили государя, когда б смута началась, может, и справились, да только не получится такого. Не будет смуты.

Кого своего Устинье предложить? Вообще смешно и подумать о таком. Она мужа так любит, что хоть ты ей короля франконского подсунь, коий своей галантностью славится, она на него и не поглядит даже. Побрезгует.

Все, провал.

И что далее делать?

В Россе не останешься, к магистру не подашься, везде клин. Тут Борис казнит, там Родаль…

В помрачении сознания дошел Руди до покоев государевых, поглядел на тело Федора, присел зачем-то, щеки его коснулся:

– Эх, сынок…

Никогда не называл Федьку так, нельзя было. Ну, хоть раз в жизни.

И так тоскливо на душе стало… Вот вроде бы и рвался куда-то, мчался, добивался власти, а зачем? Может, и надо было, как брат советовал во времена оны, жениться на Марте Гермс, мызу завести, коровок…

Сейчас бы и семья была, и детишки, и внуки уж…

Поднялся Руди да и побрел, пошатываясь, из дворца. Ничего его более не держало, ни тут, ни в жизни самой.

Любава?

А что она сможет теперь? Потрепыхаться? А это как курица с отрубленной головой, жить не получится, разве пару минут подергаться.

Руди себя такой курицей и ощущал.

Потому как зря.

Все было зря.

* * *

Любава бежала, ног под собой не чуяла.

Федя, ее Федя!

Росса, ее Росса!

Не отделяла она сына от короны, от страны, оттого и больно