Адмирал Империи – 57 - Дмитрий Николаевич Коровников

Попытка не обращать внимания, надо признать, давалась графу все труднее с каждой минутой.

— Великолепная работа, господин контр-адмирал, — произнес Шереметьев, не поворачивая головы в сторону Суровцева, но достаточно громко, чтобы тот услышал. — Ваши крейсера показали себя с лучшей стороны. Четкое выполнение приказов, отличная координация, решительность в атаке. Образцово-показательное выступление. Браво!

В голосе командующего не было ни капли иронии или насмешки. Он действительно считал, что «золотые крейсера» Суровцева справились с задачей превосходно. Они первыми вошли в контакт с противником, приняли на себя основной удар балтийской обороны, пробили брешь в их построении, через которую хлынули остальные корабли объединенного флота. Классический маневр авангардного прорыва, выполненный технически безупречно.

Другое дело, что этот маневр стоил Суровцеву жизни семи кораблей из шестидесяти пяти. И еще примерно столько же боевого состава элитной эскадры, были серьезно повреждены, либо выведены из строя за каких-то сорок с небольшим минут боя. Тяжелые потери по любым стандартам.

— Благодарю вас за высокую оценку, — откликнулся Суровцев, и в его голосе прозвучало что-то такое, от чего граф невольно насторожился.

Шереметьев наконец оторвался от изучения диспозиции на карте и повернулся к контр-адмиралу. Валериан Николаевич стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на командующего взглядом, в котором читалось нечто среднее между вызовом и плохо скрытой обидой. На лице молодого адмирала играла кривая усмешка — та самая усмешка, которая обычно предвещала неприятный разговор.

— Что-то не так, Валериан Николаевич? — осторожно спросил командующий, уже предчувствуя, куда заведет этот разговор.

— О, все прекрасно, Глеб Александрович, — Суровцев сделал шаг вперед, и его голос зазвучал громче. Достаточно громко, чтобы привлечь внимание офицеров, дежуривших на мостике. — Просто замечательно. Мои крейсера выполнили задачу образцово-показательно, как вы изволили выразиться. Правда, ценой дюжины кораблей. Но это мелочи, верно?

Шереметьев почувствовал, как внутри него начинает закипать раздражение. Он не любил сцен, особенно публичных. Аристократическое воспитание приучило его выяснять отношения в приватной обстановке, а не устраивать театральные представления для подчиненных.

— Предлагаю обсудить детали операции в моей каюте, — сухо произнес граф и обернулся к своему старпому. — Капитан, на вас мостик.

— Слушаюсь, господин адмирал!

Шереметьев направился к выходу, не оборачиваясь и не проверяя, следует ли за ним Суровцев. Он просто знал, что контр-адмирал пойдет — молодой честолюбец явно горел желанием высказать все, что накопилось у него в душе. Лучше дать ему такую возможность наедине, чем позволить устроить скандал перед всей вахтенной группой офицеров флагмана.

Путь до адмиральской каюты занял пару-тройку минут. Граф Шереметьев шел размеренным шагом человека, привыкшего к тому, что подчиненные расступаются перед ним. За спиной слышались торопливые шаги Суровцева — контр-адмирал явно нервничал.

Каюта командующего Тихоокеанским флотом располагалась на верхней палубе, в относительно защищенной части корабля. Просторное помещение, обставленное со вкусом, но без излишней роскоши. Рабочий стол, заваленный планшетами и бумагами. Удобное кресло. Встроенный в стену экран, рядом имперский флаг. Как усмешка — портрет императора Константина Александровича — покойного правителя, которому Шереметьев когда-то присягал и которому, с его же слов, хранил верность даже после смерти. Что не мешало, впрочем, адмиралу в данный момент атаковать единственную звездную систему, контролируемую сыном покойного…

Граф прошел к столу, оперся о него руками и повернулся к входящему Суровцеву. Дверь за контр-адмиралом закрылась с мягким шипением, активировав систему звукоизоляции.

— Итак, — начал Шереметьев, сохраняя внешнее спокойствие, — я весь внимание, Валериан Николаевич. Что именно вас не устраивает?

Суровцев на мгновение замялся, словно неожиданно осознав, что находится наедине с человеком, чей авторитет и звание значительно превосходят его собственные. Но затем честолюбие и накопившаяся обида взяли верх над осторожностью.

— Меня не устраивает, уважаемый Глеб Александрович, что мои крейсера были брошены в первую линию атаки, — выпалил он, и слова полились потоком. — «Золотая эскадра» приняла на себя основной удар балтийцев. Мы первыми вошли в зону поражения их плазменных орудий. Мы пробивали их оборону, пока ваши тихоокеанцы комфортно стояли во второй линии и ждали, когда мы сделаем за них всю грязную работу!

Шереметьев слушал, не перебивая. Он понимал, что Суровцев не закончил — новоявленному адмиралу нужно было выговориться, выплеснуть то, что грызло его изнутри.

— Семь кораблей в пыль, Глеб Александрович! — продолжал Суровцев, и его голос становился все громче. — Еще почти с десяток дырявые, как решето! А каковы потери Тихоокеанского космического флота, которым вы командовали лично, позвольте узнать? О, ни одного вымпела! Как такое могло произойти?

Он замолчал, тяжело дыша, и уставился на графа с выражением человека, ожидающего ответа на обвинение.

Шереметьев медленно выпрямился и сложил руки за спиной — классическая поза офицера старой школы, демонстрирующая абсолютное спокойствие и контроль над ситуацией.

— Вы закончили, контр-адмирал? — спросил он ледяным тоном.

Суровцев заиграл желваками, но кивнул:

— Теперь закончил.

— Превосходно. Тогда позвольте вам кое-что объяснить, раз уж вы, похоже, пропустили эти уроки в Нахимовском, или где вы там учились, — Глеб Александрович сделал паузу, давая словам дойти. — Когда командующий флотом составляет план операции, он не руководствуется личными симпатиями или антипатиями. Он не думает о том, как «подставить» кого-то из подчиненных. Он думает об эффективности, о достижении цели с минимальными потерями для всего флота в целом.

Суровцев хотел было возразить, но Шереметьев остановил его властным жестом.

— Ваша «золотая эскадра», Валериан Николаевич, состоит из новейших крейсеров с усиленным вооружением и улучшенными энергощитами. Ваши экипажи — элита, прошедшая дополнительную подготовку. Ваши капитаны — одни из лучших в космофлоте. Именно поэтому я и поставил вас в авангард. Не для того, чтобы «подставить», а потому что только вы могли пробить оборону балтийцев с минимальными потерями для общего дела.

— С минимальными⁈ — взорвался Суровцев. — Семь вымпелов…

— Напоминаю, всего семь кораблей из шестидесяти пяти вашей эскадры, — спокойно поправил Суровцева, граф. — А теперь задумайтесь: если бы я поставил в авангард обычные крейсера Тихоокеанского космофлота, каковы были бы потери? Двадцать процентов? Двадцать пять? Ваши «золотые» вымпелы с куда более мощными щитами выдержали удар, который уничтожил бы любую другую эскадру.

Суровцев замолчал, явно не ожидавший такого поворота аргументации.

— Более того, — продолжал Шереметьев, — благодаря вашему прорыву остальной флот вошел в бой практически без потерь в мощности полей. Нулевые потери Тихоокеанского флота — это не признак моей трусости или желания сберечь «своих». Это признак во-первых, вашего мастерства, а во-вторых, того, что наш план сработал. Авангард пробил брешь, главные силы вошли в нее и добили противника. Классика военного искусства, Валериан Николаевич.

Контр-адмирал молчал, переваривая услышанное. На его лице читалась борьба эмоций — обида,