Воин-Врач V - Олег Дмитриев

бы, детали и вытягивать из них, пустых, казалось бы, и никому не важных, тайные сведения невообразимой ценности, восхищало нас со Всеславом. Самих же нетопырей, патриарха с волхвом и иногда принимавших участие в следственных мероприятиях представителей дружественных спецслужб поражало умение Чародея причинять подследственным боль такой силы, что те и впрямь начинали не просто говорить — петь. Правда, довольно однообразно. С подвывом. Взахлёб.

Первый лихозуб, прист Шэдоу, дьяк Тень, по-нашему если, запирался долго. Минут пятнадцать примерно. А потом запел, но с былинами и сказаниями Леси или Буривоя песенка его отвратительно страшная ничего общего не имела.

Когда-то очень давно, ещё до титанов с зевсами, пришёл к людям Бог, велев слушать и почитать Его, подарив взамен знания. Многие. Частью даже излишние. И тех, кто преуспел в исполнении приказов и приношении жертв из чужих и своих племён, приближал к Себе, наделяя знаниями ещё бо́льшими. Отвратительнее прочих.

С тысячелетиями выстроилась у слуг его незыблемая иерархия, строжайшая дисциплина. Сла́вы-слэйвы, рабы, подчинялись ворлокам, колдунам. Те слушались при́стов-священников. Которыми командовали магистры. Их направляли маги. А над всей этим чёрным клубком высилась загадочная фигура Архимага. Выше которого был только Бог и его ближние слуги, имена которых знал только верховный и пять-семь обычных магов ближнего круга. Они могли вызывать безымянного, что случалось в истории крайне редко и завершалось непременно чем-то очень, Очень страшным. Могли призывать и его иерархов, это бывало чаще. Последствия появления в мире демонов были менее катастрофическими: мо́ры-эпидемии, голод года на два-три, пожары, сметавшие необъятные леса́ и наполнявшие воздух вонью, гарью и пеплом, неустранимыми ни ветра́ми, ни ливнями. Баловство по сравнению со взрывами огромных гор, заливавших каменным огнём целые страны. С провалами в земле, что тянулись до самого Пекла, куда тысячелетиями приходилось бросать живых людей, чтобы Бог не злился, не тряс и не рвал земной покров дальше. С появлениями новых молодых Богов, битвы и войны между которыми забавляли старого.

Шэдоу при рождении мать назвала Джейкобом, в честь святого праведника, мечтая о том, что сына будет ждать жизнь сытая и безбедная, как у аббатов и монахов в соседнем монастыре. Джейкоб убил её по воле магистра Виспер, чтобы вознестись над ворлоками и стать пристом.

Лица «следственного комитета» приняли и сохраняли каменные выражения где-то с первой трети этой чёрной исповеди. Всё реже осенял себя крестным знамением отец Иван, покрывавший значками и символами скорописи берестяные листы, один за другим. Всё реже стучали глухо друг о друга привески-обереги за пазухой великого волхва Буривоя. Первыми же из всех присутствовавших надели и не снимали маски скорбных демонов оба нетопыря. В тот самый миг, когда я выделил-таки на живом и презрительно молчавшем лихозубе ветви тройничного нерва. Лицевой и ушно-височный. И привязанный ремнями к столу змей нарушил свой высокомерный обет молчания.

Я честно сопротивлялся до последнего. Но доводы Всеслава были бесспорными. Новый противник был явно опаснее германцев и латинян. В первую очередь тем, что мы про него не знали ровным счётом ничего, а он, судя по записям на коже и бересте, не только отлично ориентировался в наших землях, но и слишком многое ведал о семье князя, привычках и слабых местах. Да, их было не так много, но они были. Враг, которого не ограничивали рамки морали, стыда, сочувствия, хоть чего-то человеческого, методично планировал и осуществлял убийства на Руси с давних, незапамятных времён, стравливая между собой соседние племена. И вот добрался до Всеслава, собираясь казнить всю его, а теперь и мою, семью.

На определённом этапе нашего с князем внутреннего диалога, образ мраморного старика-Гиппократа в моей памяти, выглядевшего точно так, как гипсовый бюст в институте, нахмурился, почесал курчавую бороду и пробурчал: «Ладно. Я освобождаю тебя от принесённой клятвы, ибо боль одного спасёт жизни тысяч. Да, это суждение далось трудно. Но опыт обманчив, а случай быстротечен. Добудь знания для спасения своей земли, собрат-асклепиад. Навреди во благо!». «А дед дело говорит», — прослушав отца медицины, оживлённо согласился Всеслав. И я, вздохнув, взял скальпель.

Перед глазами сами собой возникли картины со стажировки в институте челюстно-лицевой хирургии, что на улице Вучетича. Давно это было, но новая старая память продолжала поражать яркостью и сохранностью воспоминаний. Твёрдость в руках была всегдашняя, привычная. А хорошо, надёжно зафиксированный пациент, как известно, в анестезии не нуждается.

— Будет неприятно, — буркнул я, приступая. Не лихозубу, конечно. Невольным зрителям. И не ошибся.

Тогда, на стажировке, нас учили лечить невралгию тройничного нерва хирургическими методами. Сложно, но можно, и помогает лучше, чем терапия. Многие из тех, кто лез на стену от мучительных, пронзительных болей невыносимой силы, плевали на косметические дефекты. Шрамы не шли ни в какое сравнение с избавлением от адских мук. Здесь же задача стояла совершенно обратная. Но я решил и её. Тщательно игнорируя тяжко блевавшего в углу пыточной, в которую превратилась операционная, Гарасима.

Прист Шэдоу знал многое. И делился знаниями щедро, откровенно, без утайки. В разных романтических книжках, помню, писали про сладостную боль, любовные страдания, сравнимые с оголёнными нервами. Официально заявляю — врали. Работа была очень похожа на труд сапёра, с той лишь разницей, что в случае ошибки ему оторвало бы руки и голову, а я рисковал потерять бесценный источник информации. Но как-то справился. Про то, что Боги помогли, не заикнулся даже Всеслав. Понимая, что мои действия их обрадовали бы вряд ли. Как говорила механическая девка за Лёшиным забором, бубня очередную книжку, «мы будем делать добро из зла, потому что больше его делать нам не из чего».

Мы сидели в той самой комнатке, откуда спустились в подвал. В полной тишине. Заглянувшая было Домна нахмурилась, глянув на непривычно бледного прадеда и Гарасима, на котором не было лица. На то, как они старательно отводили глаза от лица и рук Всеслава. Вышла и через некоторое время вернулась с «реанимационным» подносом. Только ни «во здравие», ни «за помин души» не сказала. Вару лишь шепнула еле слышно, выходя:

— Никого не пускай. Дай им отойти малость.

В звенящей тишине штаба Ставки это расслышал каждый. Не пошевелившись. До тех пор, пока Гнат, кряхтя по-стариковски, не поднялся и не потянулся за флягой. Ну да, мёртвым — мёртвое, живым — живое. У нас оставалось ещё слишком много дел перед завтрашней встречей с высокими гостями, кроме того, чтоб думать об остывавшем в зловонном подвале лихозубе.

— Отец Иван, — начал князь, когда старики