Воин-Врач V - Олег Дмитриев

как менялись ребята деревянными фигурками, насовсем или «на поиграть», помогало их отцам и дедам быстрее принимать верные решения. Там же, на принесённой Домной подушечке, сидела на ступени Софии и Леся, бывшая древлянская сирота, а ныне — княжна Полоцкая. Смутившись от излишне оценивающих, как на кобылу на торгу, взглядов королей и князей, она попросила у Всеслава разрешения побыть с детишками. Он бы и сам, кажется, с бо́льшим удовольствием поиграл в деревянных ратников, чем в настоящих. Но об этом, кроме меня, никто не знал и не догадывался.

Сытый и довольный Полоцкий люд гулял вдоль цепочки ратников спокойно и плавно, не делая резких движений и не отвлекая вождей от дел государственных, как и было условлено. И даже старался особенно не пялиться на высоких гостей, о каких не каждый и слышал-то. В одном углу площади играли негромко наши скоморохи, под самой стенгазетой выводили что-то протяжное и лиричное мадьяры, слева же стояла узнаваемая повозка, где снова давали представление, как фигурка в сером плаще и с двумя мечами колотила по железной шапке другую, с черным орлом на жёлтом поле щита. Оттуда то и дело доносились взрывы хохота и одобрительные возгласы.

Если чуть вольно трактовать ситуацию, то было немного похоже на деревенский праздник, где вся улица выносила столы и угощалась, вместе пели и плясали. На моей памяти такое случалось часто и в послевоенной Москве. Это гораздо позже стало нормальным не знать в лицо и по имени-отчеству соседей не то, что по дому, а даже по подъезду и лестничной клетке. Прав был классик, квартирный вопрос людей только испортил.

Эта неожиданная мысль, пришедшая в голову из моей памяти, привлекла внимание Всеслава. И он удивился, узнав кто именно озвучил её в той книге, до которой ещё почти девятьсот лет. И насторожился. Таких персонажей в этом времени поминать избегали. Суеверное дикое Средневековье жило по своим, простым и честным правилам.

Вдоль цепочки охраны шла неторопливо баба с двумя малышами. Она что-то умильно и негромко говорила им, то одному, то другому, шагавшим важно и степенно, явно бравшим пример с других взрослых. У одного из них в руке была диковинная фигурка ратника, большого, с нашего воеводу или сотника размером. Которых пока продавать не спешили, в точном соответствии с Глебовым бизнес-планом. Поэтому у игравших за спинами воинов ребят она вызвала живейший интерес. Они загомонили на разных языках, непонятно как понимая друг друга, стали показывать пальцами. И малыш, видимо, решив тоже поиграть с ними вместе, выдернул руку из ладони матери.

— Павлушка, стой!— испуганно крикнула та.

А для меня и Чародея будто время остановилось. Потому что обе наших памяти справились ещё быстрее, чем обычно, с оценкой и анализом ситуации.

Куколь-капюшон на голове, скрывающий лицо. Странная походка. Кривые ноги.

Пальцы! Пальцы, что держат фигурку!

Это не малыш, это карлик!

И он бежит к нашим детям!

Глава 6

Песни и пляски

Об этом тоже гораздо дольше было рассказывать Гнату со Ставром, пото́м, после, когда дошли у них руки до обстоятельных разговоров со всеми участниками событий. Перед самым допросом задержанных. А тогда, во вставшем на ручник времени, единственным, кто двигался с нормальной скоростью, был Чародей — остальные еле ворочались, как осы в меду, опасные, но недопустимо медленные. Хотя это, конечно, было совсем не так.

«Мальчик Павлик, убежавший поиграть от мамы», кривоногий лилипут в капюшоне, семеня в сторону плавно, смертельно плавно выпускавших из рукавов швырковые ножи телохранителей, развёл в стороны короткие ручки с не по-детски толстыми и кривыми пальцами. Вместе с фигуркой ратника, что, разойдясь надвое, блеснула лезвиями ножей. Которые еле заметно прошлись по пальцам и кистям воев-охранников. И те разом вытянулись в струну, начав падать наземь. Мёртвыми. Я картину действия этого же точно яда запомнил очень отчётливо, навсегда.

Тело княжье в это время делало второй толчок от стола. Точнее, нет, от стола — первый. Предыдущий был от родной землицы Полоцкой, от Софийской площади, что будто сами в ноги ударили, вскидывая на стол богатый. Левая рука махнула, на излёте уже зацепив чуть спинку княгининого кресла, самым краем заметив, как принял и удержал неожиданно быстро сорвавшуюся с места мебель вместе с распахнувшей для крика рот женой верный Вар. Правая рука в это время подхватила первое, попавшееся под руку. Кубок. Золотой. Богатый.

Гости, отдавая должное хозяйским кухне и винной карте, с удовольствием дегустировали лафитичками настойки, тинктуры, как звали их в других краях. Ясно, что не с ковшей-братин, не из вёдер такое пить, народ-то собрался — приличнее не придумаешь. Но перед некоторыми стояли вот такие пережитки старины. Для того, чтоб напоминать о далёком доме и подчёркивать высокий статус гостя. Но на этот раз пошлая роскошь пережитков гнилого царского режима пришлась как нельзя более кстати.

Где-то на самом краю чьей-то из наших памятей, Всеславовой, наверное, молясь всем Богам сразу, чтоб не подсунули под опорную ногу ничего скользкого, тело княжье оттолкнулось мощно и сорвалось в невозможный полёт. А с правой руки слетел кубок.

Слитный звук двух стрел, пробивших спинку падавшего княжьего кресла, показался низким и долгим, как в замедленной перемотке. Щелчки тетив луков и самострелов, обычно звонкие и резкие, тоже звучали какими-то гудевшими контрабасными струнами. Но летевший над землёй Всеслав видел только падавшего лицом вперёд сынка. Не успевавшего выставить ручки перед собой. И самым краем глаза — то, как смял капюшон убийцы тяжёлый золотой кубок, сметая короткое кривоногое туловище, как кеглю в том самом боулинге. Только подмётки сапог мелькнули. С лезвиями на носках и пятках. Но об этом память сообщила гораздо позже, когда ей помогли профессиональные вопросы злых до невозможности старшин нетопырей.

Всеслав прижимал к груди левой рукой Рогволда, пойманного у самой земли, говоря какие-то глупости перехваченным горлом. В то время как я правой рукой ощупывал одежду и тело малыша, осматривал лицо и ладошки в поисках мельчайшего пореза, крохотной иголочки, какими так ловко плевались лихозубы. Но ничего не находил. И радость от того, что Волька кривил губы, сучил ногами, вырываясь и капризничая, была такой, что едва слёзы не выбивала.

Со следующим ударом сердца звуки и изображение будто бросились догонять упущенное время. Подлетели с одинаково белыми лицами и глазами Дара и Леся, не решаясь тронуть плачущего сына и братика. Шлёпались на доски настила кресла гостей, шипела вынимаемая из ножен сталь, щелкали редко,