Позолоченная корона - Марианна Гордон

Ознакомительный фрагментв плечо Хелльвир, ее дернули назад, и внезапно она очутилась в сугробе. Над ней нависло лицо брата. Сгущались сумерки. На Хелльвир обрушилась волна холода – как будто ее обдали ледяной водой из бадьи.

– Что ты де…

Лисица извивалась в ее руках. Мгновение спустя животное вырвалось и бросилось наутек. Пышный мягкий хвост задел щеку Хелльвир; от него пахло землей и диким зверем. Брат успел поймать беглянку за загривок, она тявкнула и попыталась укусить его.

– Не надо… – начала было Хелльвир, но Фарвор уже свернул лисе шею.

– Этого нам на несколько дней хватит, – объявил он. – Я попрошу маму сшить тебе новые рукавицы, к которым снег не прилипает. Ты хорошо придумала насчет ручья, удачное место для капкана.

Хелльвир ударилась в слезы. Она не могла с собой справиться. Сначала брат удивился – она ведь уже не раз видела, как он убивает зверей и птиц, – потом разозлился, потому что она отказывалась объяснить, из-за чего плачет. Фарвор грубо схватил ее за руку и потащил к дому.

Во второй раз Хелльвир попала в царство Смерти, когда ей было двенадцать. Она сидела с отцом под вишневым деревом во дворе дома и прилаживала оперение к стрелам. Весной траву у подножия вишни усыпа́ли розовые лепестки, но сейчас вокруг лежал снег, а дерево было черным и голым, как скелет. Несмотря на это, Хелльвир нравилось сидеть вот так на улице и работать; здесь было красиво, тихо и спокойно, изо рта у них при дыхании вылетали облачка пара, и все трудности – недостаток еды, запавшие глаза мамы, ее угрюмый взгляд, нервные движения, которыми она гладила живот, – казались далекими, несущественными.

На ветку над головой Хелльвир села сорока и взглянула на нее угольно-черным глазом.

– Привет, – с улыбкой обратилась к птице девочка.

Та наклонила голову набок, и взгляд ее переместился на блестящий маленький ножичек, лежавший у Хелльвир на коленях, – с его помощью девочка подрезала перья.

– Мне очень жаль, но это папин, – сказала Хелльвир.

Сорока застрекотала.

– Я принесу тебе взамен ягоды рябины, – предложила птица.

– Я не ем рябину.

– А как насчет зайца? Я расскажу тебе, где у них норы. Они сейчас тощие, конечно, но немного мяса у них на костях найдется.

– Ну ты и злюка. Не могу я отдать тебе ножик.

Сорока издала короткий, похожий на кудахтанье, звук, сорвалась с ветки и улетела в лес. Хелльвир покачала головой и вернулась к работе. Она не сразу сообразила, что отец наблюдает за ней. Ее улыбка погасла. Ей больше не разрешали разговаривать с вещами и зверями.

– Пожалуйста, не говори маме, – тихо попросила она отца.

Своей большой рукой тот убрал ее волосы со лба.

– Не скажу, – пообещал он.

– Она этого не понимает.

– Я знаю, девочка моя.

Его голос звучал печально. Отец взялся за новую стрелу, сосредоточенно нахмурив лоб. Хелльвир не мешала ему, дала ему время подумать, ведь он был намного мудрее ее. Два ястреба парили высоко в небе над лесом.

– Это очень плохо? – прошептала она. – Мне нельзя так делать?

Отец порывисто обнял ее, притянул к себе. Перья рассыпались по скамейке, упали на мерзлую землю. Хелльвир чувствовала тяжелый запах, исходивший от его меховой куртки.

– Ты знаешь, откуда родом твоя мама?

– С Востока, – ответила девочка. – Из страны Гаргулья.

– Эта страна называется Галгорос, – поправил отец. – В Галгоросе не такие обычаи, как у нас. Помнишь звезду с двенадцатью лучами, вырезанную на притолоке над входной дверью? Ее вырезала твоя мама. В Галгоросе такие звезды можно увидеть повсюду. Это символ их бога.

– Их бога?

– Его зовут Онестус, Бог Обещания. – Заметив, что Хелльвир в недоумении наморщила лоб, отец продолжил: – Тебе может показаться нелепым, что у них только один бог, но многие вещи кажутся нам нелепыми просто потому, что они нам непонятны. Это не значит, что «нелепое» неправильно или плохо. Наши обычаи ей тоже кажутся нелепыми. Она не может понять, что мы живем иначе, чем на ее родине, не может понять, почему мы верим в существ, отличных от ее единого бога. Ей кажется диким, что человек способен видеть нечто, недоступное другим, или говорить с вещами, птицами, зверями. И что остальные, обычные люди, не видят в этом ничего дурного.

Хелльвир поразмыслила над словами отца и внезапно почувствовала себя очень далекой от мамы. Раньше ей казалось, что они смотрят на мир одинаково, как будто бы через одну подзорную трубу – папа как-то раз купил такую у проезжего торговца, чтобы пользоваться ею на охоте, и Хелльвир считала ее самой чудесной вещью в их домике, – но теперь она обнаружила, что подзорная труба мамы настроена иначе, что мама видит какой-то другой пейзаж. Его Хелльвир не может даже надеяться когда-нибудь увидеть. Утешало лишь то, что ее понимал отец.

– Значит, ты не против того, что я разговариваю со зверями?

– Если тебе это кажется правильным. Только постарайся, чтобы мама не услышала. Боюсь, это единственная вещь, насчет которой мы не смогли прийти к согласию за все годы, что женаты. – Он улыбнулся. – Моя мама тоже это умела, ты знаешь? Разговаривать с вещами. Она беседовала с этим самым вишневым деревом. Говорила, оно любит петь для нее.

Он снова улыбнулся, взялся за шнурок, висевший у него на шее, и вытащил из-под рубахи подвеску. Хелльвир узнала эту вещь – она помнила, как играла с ней, сидя на коленях у отца, когда была совсем маленькой. Подвеска хранила тепло его тела. Хелльвир подержала ее в ладони, провела большим пальцем по морде рычащего льва.

– Эта подвеска принадлежала моей матери, – объяснил отец. – Она отдала ее мне перед смертью. Сказала, что нашла ее на опушке леса, когда рыли яму для фундамента нашего дома. – Он сложил пальцы Хелльвир вокруг медальона и сжал. – Когда мать умирала, она сказала мне, что наша семья – люди с львиными сердцами, и велела мне воспитать таких же детей, как она сама. – По его губам скользнула улыбка. – Она была сильной женщиной.

Отец снял шнурок и надел талисман на шею Хелльвир.

– Моя дочка, девочка с львиным сердцем, – сказал он. – Теперь она твоя. Она будет напоминать тебе о том, что на свете были, есть и будут такие же люди, как ты.

Хелльвир обняла отца так крепко, что он рассмеялся и хотел сказать что-то еще, но в этот момент из дома донесся грохот, и они вскочили на ноги. Хелльвир в растерянности застыла на месте, а ее отец бросился в дом. Через несколько мгновений он появился в дверях с перекошенным от страха лицом и велел ей бежать в деревню за лекаркой. Мать Хелльвир упала.

Это была долгая, очень долгая ночь. Но Хелльвир даже не заметила, как она прошла: повинуясь резкому голосу лекарки, она бегала за лучиной в сарай, а потом, когда в сарае ничего не осталось, пришлось идти в лес за хворостом. От криков матери звенело в ушах.

Спустя много часов, когда в лесу завозились птицы, Хелльвир стояла в дверях, глядя на тело матери. В ту ночь время текло иначе, чем обычно: каждое мгновение было долгим, тяжелым, вязким, кровь стучала в висках, но теперь ей казалось, что она всего секунду назад видела маму… А потом Хелльвир отвлеклась, совсем ненадолго, и мама ушла. Она была прикрыта простыней; простыня обрисовывала нос, видны были темные впадины на месте глазниц. Сбоку лежал маленький сверток, неподвижный, безмолвный. Хелльвир не могла отвести от него глаз. Усталость, которая давила на нее, словно гора сырого песка, заглушала горе.

Отец Хелльвир сидел на кровати рядом с телом. Его могучая спина была согнута. Знахарка, которая пришла помочь роженице, женщина по имени Миландра, стояла рядом с ним, положив руку ему на плечо. В полутьме ее лицо выглядело