Позолоченная корона - Марианна Гордон

– Роды начались преждевременно, – пробормотала женщина. – Не следовало ей заводить еще ребенка. Она была очень слаба.

Отец Хелльвир напрягся.

– Это был ее выбор. Она решила оставить ребенка, – резко произнес он, подняв голову и глядя в лицо лекарке. – Ты бы хотела, чтобы я заставил ее избавиться от него?

Он стиснул зубы, взял себя в руки. Мгновение тянулось долго, как час; оно казалось осязаемым, живым, у него было сердце, и Хелльвир слышала, как оно бьется.

Отец прижался губами к ладони жены.

– Ты можешь вернуть ее, – произнес он глухо, не отрываясь от руки.

Хелльвир заметила, что Миландра вздрогнула.

– Я не смогла удержать ее среди живых. Почему ты думаешь, что я смогу вернуть ее из страны мертвых? – жестким тоном произнесла она.

– Я знаю, ты можешь. Я слышал…

– Забудь о том, что ты слышал, – перебила его Миландра. Когда отец Хелльвир закрыл глаза, она немного смягчилась и добавила ласково: – Я останусь с ней до утра. Мы с Хелльвир подготовим все для обрядов.

Хелльвир задрожала всем телом и стиснула руки в кулаки, чтобы взрослые не заметили ее страха.

– Нет, – пробормотал отец. – Пайпер исповедовала восточную веру. Она не хотела бы, чтобы ее похоронили среди камней.

Миландра вздохнула, но проглотила резкий ответ, готовый сорваться с языка.

– Тогда пошли сына в соседнюю деревню, пусть приведет служителя из тамошнего храма. Но сейчас тебе здесь делать нечего. Иди поспи.

Он рассеянно кивнул, как будто не совсем понимал, о чем она говорит. Хелльвир взяла его за руку и вывела из комнаты. Фарвор убежал из дома, когда ему сказали, что мать умерла. Он сейчас бродил по лесу, и Хелльвир с завистью думала о нем, подавая отцу миску похлебки. Ей тоже хотелось очутиться в лесу, ни о чем не думать, не заботиться. Быть оленем и свободно бегать среди деревьев, быть совой и летать в небе.

Накормив отца, она уложила его в постель, как ребенка, сняла с него тяжелые башмаки. Только после того, как он заснул, она осторожно вышла и прокралась в спальню. Знахарка спала на стуле у очага. Хелльвир слышала ее тяжелое дыхание.

Она бросила быстрый взгляд в сторону кровати. Ей казалось, что фигура, прикрытая простыней, в любую минуту может пошевелиться, вздохнуть, но та оставалась неподвижной. Хелльвир опустилась на колени перед очагом, разгребла уголья кочергой.

– Я хочу попытаться, – сказала она, обращаясь к огню.

Пламя взметнулось выше, и дух, существо из обугленного дерева и золы, притаившееся в очаге, уставился на нее оранжево-красными глазами. Огонь горел так ярко, пока мама рожала ребенка. Отец не знал, как его нужно благодарить, но Хелльвир подвинула ближе к огню остатки щепок и хвороста, чтобы покормить его.

– Тогда попытайся, – ответило существо.

– А если у меня не получится?

– Во всяком случае, хуже не будет.

– Ты пойдешь со мной?

– Я не могу покинуть твой дом, ты это знаешь.

Хелльвир стало стыдно оттого, что она боится, и она прикусила губу. Пылающее существо толкнуло к ней головешку, и та покатилась по золе. Внутри головешки тлел рыжий огонек.

– Там будет темно, – сказал дух.

Хелльвир взяла фонарь и с помощью кочерги засунула туда уголек.

– Благодарю тебя.

– Торопись, скоро взойдет солнце, и лекарка проснется.

Хелльвир поднялась и подошла к постели. Забралась на кровать и легла рядом с неподвижным телом, укрытым простыней; фонарь она поставила перед собой и свернулась калачиком вокруг него, потом подняла голову и посмотрела туда, где покоилась голова матери. Уголек мерцал в фонаре, и скоро его мигание усыпило ее.

Ее разбудил скрип входной двери.

Хелльвир вздрогнула и открыла глаза. Вокруг стояла полная тишина. Она по-прежнему лежала на кровати в комнате родителей, но… тело исчезло. Миландра исчезла. Младенца тоже не было. Кровать была измята, простыня – отброшена в сторону, как будто кто-то выбрался из-под нее несколько минут назад.

Хелльвир соскользнула на пол. Кухня оказалась пуста. Горшок из-под похлебки стоял у двери – посуду мыли на улице талым снегом. Входная дверь была распахнута настежь, хотя обычно сразу же закрывалась и ее требовалось подпирать палкой.

Снаружи не чувствовалось ветра. Только стояла тишина, от которой раскалывалась голова. Собственное дыхание казалось Хелльвир оглушительным, как рев мехов, каждый шаг порождал эхо, словно камень, брошенный в колодец. Даже биение сердца, частое и неровное, словно оповещало этот чужой мир о ее появлении, и ей внезапно стало ясно, что сам мир наблюдает за ней.

Свет был странным: не то сумерки, не то ночь; Хелльвир подняла голову, чтобы взглянуть, не взошло ли солнце, и замерла. На небе не было ни солнца, ни звезд, ни луны, ни облаков. На нее смотрела другая Хелльвир. Небо представляло собой какую-то гладкую поверхность вроде озера, в которой мир отражался, как в гигантском зеркале. Высоко-высоко над головой у Хелльвир лежала покрытая снегом земля. Она видела верхние ветви вишневого дерева, конек крыши – было странно видеть свой дом таким. Ее собственное отражение глядело на нее сверху вниз. Она решила проверить, действительно ли это отражение, и подняла руку; маленькая фигурка сделала то же самое. У Хелльвир закружилась голова и возникло странное чувство, как будто она сейчас упадет – но не вниз, а вверх. Она поспешно отвела взгляд.

Хелльвир пошла в лес. Ветви деревьев не шевелились, их серая кора, казалось, не отражала свет.

– Мама! – крикнула Хелльвир, стараясь не обращать внимания на непривычное звучание собственного голоса. – Где ты?

На краю поля зрения что-то мелькнуло – край шали, башмак? – и тут же исчезло за деревьями, точно так же, как в прошлый раз исчезла лисица.

– Мама! – Хелльвир бросилась бежать. – Погоди!

В конце концов она оказалась на берегу реки, покрытой ледяным панцирем в фут толщиной. Что-то двигалось на противоположном берегу, и Хелльвир пошла туда, утопая в снегу. Башмаки скользили по льду. У нее едва не остановилось сердце, когда послышался какой-то треск, и, наверное, она провалилась бы под лед, но чья-то рука подхватила ее и мгновенно перенесла обратно на берег.

Хелльвир обернулась, обвела взглядом деревья, но в лесу никого не было. Она потерла локоть. Нет, это ей не привиделось, она была уверена. Рука довольно сильно болела.

– Ты слишком живая для того, чтобы находиться здесь, – заметил чей-то голос.

Хелльвир вздрогнула и резко повернулась.

К стволу дерева прислонился какой-то черный человек. У него были совершенно черные волосы, черная одежда, черные перчатки. Все черное, кроме лица. Черное пятно притягивало взгляд Хелльвир, не отпускало ее; казалось, оно хотело затянуть ее внутрь, чтобы она утонула в этой сверхъестественной тьме. Но чернее всего были его глаза. Он смотрел на Хелльвир с усмешкой.

– Здравствуй, дитя, – произнес мужчина.

По крайней мере, ей показалось, что он произнес эти слова. Голос доносился сразу со всех сторон, отовсюду, как будто кто-то невидимый шептал ей прямо в ухо.

– Я не дитя, – возразила она. Ее голос звучал тоненько, визгливо. – А ты кто такой?

– Прошу прощения, госпожа. Теперь я вижу, что передо мной взрослая женщина.

Уголки его рта приподнялись в ухмылке. Губы как-то странно обтягивали зубы, как будто клыки были слишком длинными и острыми, но потом мужчина снова заговорил, и Хелльвир увидела, что зубы у него обычные, как у всех людей.

– А теперь я должен задать тебе вопрос. Что такая прекрасная госпожа делает здесь? Мне кажется, это место не для тебя. – Он втянул носом воздух, как будто почуял приятный аромат. – О нет, тебе здесь нечего делать, – продолжал он. – Пока. И еще очень много лет.

Его голос был низким и теплым – очень странно, потому что весь он казался ледяным.

– Я… я ищу свою маму, – честно ответила