Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

– Ты мальчик умный, – вздыхала, бывало, мастер Надзу Тей. – Но боюсь, только мне по силам прочесть, как ты излагаешь свои мысли.

Ему оставалось лишь признать правоту наставницы. Когда Тасэ-Теки доводилось читать одно из своих ранее написанных сочинений, даже он сам с трудом мог распознать исковерканные логограммы, ставившие его в тупик, словно то был некий тайный шифр.

Хотя теперь Тасэ-Теки работал в «Снежном пере», однако почерк его не слишком улучшился. Сколько бы юноша ни медитировал и сколько бы он ни совершал под руководством наставников упражнений на терпение, шрифт, выходивший из-под его руки, оставался едва читаемым. Вместо деликатной работы по реставрации древних рукописей послушнику по большей части поручали просто копировать уже спасенные книги. Но даже в этом случае старшие братья и сестры зачастую засиживались допоздна, переделывая его работу. Тасэ-Теки было ужасно неудобно, что он доставляет окружающим проблемы.

Однако настоятель Сломанный Топор не спешил ставить на нем крест.

– Сестра по имени Отринувшая Желания говорит, что ты нетерпелив, как жеребенок, и перебегаешь к следующему стожку травы, толком не доев предыдущий, – промолвил он задумчиво. – Эту необузданность твоего характера следует не сдерживать, а направить в нужное русло… Как я понимаю, ливневый шрифт Пидаджи с трудом дается многим братьям и сестрам. Но быть может, неудержимый ток мыслей наставника поточников требует столь же неуемного книжного лекаря? Ну что, попробуешь?

Тасэ-Теки согласился, однако не по той причине, которую озвучил настоятель. Его не интересовал Юшин Пидаджи, но ливневый шрифт был излюбленным каллиграфическим стилем Фары, стремившейся в своем искусстве скорее к выразительности, нежели к строгости формы.

«Писать как Фара, – размышлял молодой человек, – означает отчасти уподобиться ей».

Но пока что эксперимент протекал не особенно удачно. Воспроизводить свободно льющийся почерк мудреца-поточника (и юной принцессы Дара) оказалось ничуть не проще, если даже не сложнее, чем писать строгим официальным шрифтом, более подходящим для классиков ано.

Минули недели с того момента, когда Тасэ-Теки издал восторженный возглас, впервые увидев на своем столе в «Снежном пере» книгу Юшина Пидаджи. Все рабочее время он честно посвящал реставрации единственной рукописи, которую извлекли из усыпальницы одного герцога из Кокру, умершего шесть веков назад. Иногда на воссоздание всего одной только колонки логограмм у него уходил целый день, а результат все равно не радовал: шрифт выглядел мертвым и неуклюжим, лишенным живости автора оригинала.

Счистив в очередной раз остатки воска, юноша положил нож, откинулся назад и тяжело вздохнул. Уже почти наступило время обеда.

На кухне готовилось некое блюдо, которого Тасэ-Теки не доводилось пробовать прежде, и от соблазнительного аромата у него аж слюнки потекли. Он принюхался: возможно, сегодня подадут пюре из почек розового куста с обезьяньими ягодами. А еще пахло чем-то более насыщенным. Что бы это могло быть: жареные сосновые орешки, сдобренные морской солью? Сладкие перцы-фонарики с Фасы, фаршированные грибами каменное ушко и кокосовыми хлопьями? В животе у юноши заурчало в предвкушении обеда. Летний ветер доносил до Тасэ-Теки также и другие запахи, порождавшие в его воображении живые картины: лепешки-кармашки, начиненные пастой из таро, корня лотоса и сушеными ягодами; слегка обжаренные дикорастущие овощи; вкуснейший суп из восьми сортов тыкв с четырьмя приправами…

Как бы ни огорчали юношу неудачи в работе, он не мог не радоваться, что получит удовольствие от хорошей еды.

Тасэ-Теки сглотнул и зажмурил глаза, наслаждаясь названиями блюд: «Да внемлют верные», «В ожидании учителя», «Пастушеский рог изобилия», «Странствуя по божественному саду», «Восемь удовольствий и четыре заповеди»…

Эти названия отсылали к деяниям Руфидзо Исцелителя и его учению. Поначалу они ставили юношу в тупик, ибо совершенно не раскрывали ни состава кушанья, ни метода его приготовления.

В высокой кухне считается, что блюдо должно пробуждать все пять чувств. А лучшие блюда взывают также и к шестому чувству, часто называемому «наслаждением разума».

Как же права была Фара, когда это говорила. Теперь он оценил скрывающиеся за блюдами истории: простое перечисление их названий было сродни медитативным размышлениям о божественной мудрости, удовольствием, выходившим за пределы чисто физических ощущений.

Тасэ-Теки улыбнулся, вспомнив свою жизнь в «Великолепной вазе»: в его обязанности входило колоть дрова и таскать поутру воду, бегать на рынок за какой-нибудь мелочью, понадобившейся Мати в последнюю минуту, и мыть посуду, а иногда и помогать подавальщикам Лодан, когда клиентов было слишком много. А еще Фара учила его играть на цитре, и они все вместе принимали участие в кулинарном поединке с «Сокровищницей». Столько всего там было… Юноша вздохнул.

Внезапно ему кое-что пришло в голову.

«Так, минуточку», – сказал он себе.

Перед его мысленным взором возникли машины Рати Йеры, выполнявшие на кухне «Великолепной вазы» самые различные операции: они умели резать, рубить, измельчать, шинковать, перемешивать, жарить и переворачивать…

Следуя одному из рецептов, полагалось обжарить выдержанные в маринаде кубики зимней дыни, предварительно обваляв их в муке. Было важно, чтобы кусочки дыни одновременно доходили до готовности, а потому им всем надлежало быть одного, стандартного размера. Мати опасалась, что механические помощники Цветочной банды не смогут выполнить эту работу с требуемой точностью.

«Всему, что делаешь ты сама, можно обучить и мои машины, – с гордостью ответила тогда поварихе Рати. – Фокус в том, чтобы разложить твои движения на исходные базовые компоненты».

В тот вечер, когда состоялся второй кулинарный поединок, кубики зимней дыни получились просто идеально одинаковыми, – пожалуй, такие не смогла бы нарезать и сама Мати.

Тасэ-Теки призадумался.

Мастер Надзу Тей объяснила ему, из чего складываются логограммы ано; мастер Рати Йера познакомила его с механическими приспособлениями. Возможно ли соединить обе эти ветви знания воедино, дабы воспроизвести красоту почерка Фары?

Глаза юноши пытливо раскрылись; «наслаждение разума», которое он испытал при мысли об обеде, было забыто, ибо его вытеснил поток новых идей.

– Ты не показываешься в «Снежном пере» вот уже три недели, – сказал настоятель Сломанный Топор.

Он обнаружил пропавшего послушника в плотницкой мастерской. Подобно членам других сообществ, живущих вдали от шумных больших городов, братья и сестры из храма Спокойных и журчащих вод вынуждены были изготавливать все необходимое своими руками, для чего требовались хорошо оснащенные мастерские.

Настоятель огляделся. Все вокруг было усеяно опилками. По полу, свидетельствуя о приступе яростной созидательной деятельности, были разбросаны рабочие инструменты: стамески, пила, рубанок, долото, гвозди, молотки, угольники, мелки, отвесы, уровни, линейки. Тут и там валялись обрезки досок разной величины. На верстаке посреди всего этого беспорядка красовалось некое устройство, размером и формой схожее