Река Великая - Максим Николаевич Николаев

тебе сейчас надо скорее, а то пневмонию, не приведи Господь, заработаешь. Пойдем, налью сто грамм». Ночь и правда холодная была, но я отказался, неладное почуял. «Нет, — говорю, — извини. Спешу, дела у меня». «Ну Христос с тобою», — отвечает и по улице обратно в сторону школы пошел.

— А куда приглашал, не сказал?

— Не сказал.

— Возраст?

— Нестарый по голосу. Он вообще в капюшоне был, а я не разглядывал особо. Бороденка мне только запомнилась: странная, как будто фальшивая.

Завуч щелчком сбил со щеки комара:

— Может, и правда замаскирован был?

— Может, — сказал лейтенант Иван Сабанеев.

Напротив хозяйства психолога через узенькую улочку Святой Ольги зеленела картофельная посадка, у дороги запорошенная пылью. Где-то ревела бензокоса. Ветер доносил аромат первого весеннего покоса.

— Машины не заметили?

— Белой «Газели», что ли? В этот раз не видел.

— А раньше?

— Ну проезжала как-то, да.

В разговор вмешался завуч:

— Три года назад пропал наш школьный сантехник Виктор Иванович, перед ним — Хороводько, Толик еще в 90-е, — он начал загибать пальцы, — Кротов в 89-м, еще раньше — Королев, Лапушкин. Всего шесть человек, кого только я помню. И участкового нашего прежнего так и не нашли, кто зарезал.

Иван Сабанеев перевел вопросительный взгляд на майора:

— Мельниченко, на здешнем участке работал, — объяснил тот. — Осенью 94-го был убит вместе с супругой у себя дома в постели. Множественные колото-резаные. Среди ночи ворвалось несколько человек.

— За полгода до его убийства Толик потерялся, мужичок здешний, немного с простинкой, — снова заговорил завуч. — У вас там в Пскове до деревенского дурачка никому не было дела, а Мельниченко не мог успокоиться. Копал. И всё больше в сторону Ящеров. За день до того, как его зарезали, он в школу приходил детей опрашивать: Людмила и Невзора Асичей, сестер Сварожич. Младший Сварожич, Ждан, я не помню, ходил в школу уже тогда, или еще нет. А Невзор Асич был со мной в одном классе.

— Дети из Ящеров учились у вас?

— С тех пор, как школу построили, говорят. Я учил последних: Божика, Любаву, Богдана Асича. Их на домашнее обучение перевели после одного происшествия.

— Что за происшествие?

— Случись оно в другой деревне, это и происшествием не назвал бы никто. Так, шалости детские, — решил уточнить завуч. — Еще в наше время староверы особняком в школе держались, да и к ним никто не лез: побаивались. Так и с младшим поколением продолжалось. Но тут неожиданно Божик с одним мальчишкой задружился: семья многодетная, неблагополучная, из города к нам переехали. Дошло до того, что он этого Вадика — так мальчишку звали — в гости пригласил. На школьном автобусе вместе доехали. На дворе у себя он предложил ему в прятки сыграть, и, когда Вадик в сарай запрятался, Божик его там закрыл и не выпускал, пока родители не вернулись: они куда-то уезжали по делам. Вадик своей матери всё рассказал, та пришла жаловаться. Родителей-Родичей к директору вызвали, спокойно поговорили. На следующий день они уже вместе с Асичами и Любавиным отцом из Ящеров приехали и заявления написали на перевод детей на домашнее обучение.

* * *

Долговязый белобрысый мужичок в спортивных штанах и в майке вывалился на крыльцо. Из распахнутой двери за его спиной доносилась музыка. Чей-то визгливый женский голос в избе пытался перекричать певца:

А за окошком месяц май, месяц май, месяц май.

А в белой кружке черный чай, черный чай…

На негнущихся ногах-ходулях мужичок прошлепал в сторону забора, за которым не заметил наблюдавших за ним троих лиц духовного звания, остановился перед клумбой с желтыми ромашками, одной рукой приспустил штаны и стал справлять малую нужду. Отец Александр брезгливо отвернулся:

— Не пойму, в каком часу надо за стол сесть, чтобы к одиннадцати утра в столь безобразном виде быть?

— С вечера еще гудят. К ним родственники из Пскова на майские приехали погостить. — Власий указал на зеленые «Жигули» с многочисленными ржавыми пробоинами у забора. — Люди бедные и незлобивые.

— Родственники?

— Христовичи сами. Про родственников не ведаю.

К хозяйству Христовичей примыкал выморочный двор стариков Токаревых. Дальше стоял без забора еще один заброшенный дом, каким-то чудом сохранивший все окна, кроме чердачного. В шифере как пролом от снаряда чернела круглая дыра.

— Нечаевы здесь жили, — стал рассказывать Власий, — Сразу как совхоз распустили, в Псков уехали. Долго, говорят, изба на продаже стояла, да не нужна никому была. В те годы все из деревни в город ехали, обратно — никто. Так и бросили избу. Живы, нет ли, один Бог ведает. Тут Комаровы, померли оба, — они поравнялись уже со следующим домом. — А напротив — Волкова Тамара Михална, вдова, в прошлую осень от ковида померла.

Летом накануне, когда мать еще и не думала помирать, сын приезжал к ней из города покрасить забор. За ярко-салатовой изгородью опрятный домик с занавесками на окнах стоял как жилой.

— Вымирают, гляжу, ваши Малые Уды, — подытожил городской священник.

— Да кто не вымирает нынче? Бабаево возьмите, или вон Неклочь, в Сорокине тоже два жилых двора осталось — везде сплошной декаданс.

Как ни отговаривал Алену отец Власий, та поехала подавать заявку в «Верочку». Андрюхе об этом проболталась, а он уж ему донес. Деревенский священник ожидал, что городские приедут со дня на день, но не думал, что будет это в воскресенье, да еще что в храм к нему заявятся.

С утра голова гудела как благовест, и браги налить было некому: хозяйка с внуком Никиткой поехала в Крюки непутевого зятя в колонии навестить. В том, что остался он непохмеленным, Власий теперь видел Господень промысел. Не то чтоб боялся он этого городского Александра, равного с ним по чину иерея, но и лишних пересудов в епархии не хотелось: в последние годы начальники церковные за здоровый образ жизни хуже комсомольцев стали ратовать. Недолог час, вино на причастии клюквенным морсом заменят.

Осмотревшись в храме, Александр попросил проводить их с помощником до Алениного дома, и по пути всё задавал вопросы: и не столько про Алену, сколько про сами Малые Уды: давно ли деревня стоит на реке? И сколько храму лет? Да отчего такое название двусмысленное?

Помощник его, инок Нектарий, всю дорогу внимательно слушал их разговор и молчал. Он был ростом чуть выше карлика, а с лица — немного юродивый. Как обычно с юродами, возраст нельзя было определить на глаз: можно и двадцать дать, а можно и весь полтинник.

Впереди уже показалась Великая.

— Слыхал, приход ваш Дионисийский совсем оскудел с