Эффект Эха - Павел Александрович Шушканов

реальность. Исчезнет, как я закончу, но Малику лучше такое не видеть – сойдет с ума досрочно. Я зашторила окно, повернулась к черно-белым фотографиям, приклеенным к дверкам тяжелого шкафа. Наверху, на его крышке лежали стопки старых журналов, плотно завязанные тюки и допотопный телевизор – наверняка уже отслуживший свое. С этим домом точно было что-то не так, но внешне он казался обычным, хоть и угрюмо-пустым. Возможно, время еще не пришло, и он проявит себя. Нужно просто подождать.

Я прошла мимо комнаты Малика, зашторила окно и у него.

– Спасибо, – отозвался Малик. – Слишком ярко.

– Я осмотрюсь и будем обедать, – подбодрила я. Еда всегда настраивает на позитивный лад.

Малик распластался на кровати и уперся взглядом в потолок, почти утонув в старой и рыхлой перине. Я оставила его в относительной безопасности – мне все еще не нравился выход через узкие сени – и вышла из дома. Двор порос бурьяном, из которого тут и там торчали разросшиеся и покалеченные непогодой яблони. Коричневая Антоновка гнила прямо под ногами, на дорожках и в высокой траве, распространяя кислый запах сидра. Со стороны заднего двора дом казался еще больше, его высокую крышу покрывал пятнами мох. Пересчитала окна и их оказалось столько же, сколько внутри – уже хороший знак. Но все равно что-то не так в этом доме. Кроме того, что он пустой и страшный. Я поймала себя на мысли, что до чертиков рада, что Малик поехал со мной. Остаться здесь на ночь в глуши и в пустом доме я бы не смогла. Не потому, что боюсь темноты – ее я как раз не боюсь. Меня больше пугает запустение с его пульсирующей пустотой. С ощущением присутствия чего-то страшного совсем рядом, когда ты совсем одна.

Вернувшись в дом, я разбудила Малика. Мы достали термос и пакет с бутербродами. Устроились за столом, на котором сохранилась вполне себе свежая клеенка. Малик казался немного живее и после второй чашки чая даже завязал разговор.

– Вы думали о том, что этот ваш Эхо может оказаться кем угодно? У меня есть подозрение, что он не только просит вас решать проблемы, но и сам создает их. Иначе откуда такая информированность. Например, тот продавец медного гвоздя, как он выглядел?

– Я оформила доставку. Вы же не думали, что я потащусь одна в тот район. Вы там вообще бывали?

Малик вздохнул и задумался о чем-то своем.

– Почему вас вообще это так волнует? – спросил я. – Я делаю это не бесплатно и явно не восемь часов в день. Да, работа опасная, но не опасней чем быть пожарным, например.

– Наверное, потому что я сам занимаюсь чем-то подобным.

– Вы про свой сайт?

Я не успела услышать ответ – в соседней комнате раздался звон разбитого стекла. Всего лишь рамка с фотографией. Она лежала на полу у стены, а осколки разлетелись до середины комнаты. Удержавшийся в рамке кусок стекла искажал улыбку человека на снимке, словно его губы были рассечены шрамом. Выпавший из стены гвоздь валялся рядом.

– Чего ему не хватало? – растерянно спросила я побрела за веником, замеченным у печи. Малик поднял и отряхнул фотографию.

– Попробую починить рамку, – неуверенно сказал он.

В поселке день заканчивался быстро. Он лежал в низине, а с востока и с запада его теснили две гряды холмов. Едва солнце касалось их, тут же густой тенью наступал вечер. Возможно утро тоже приходило не сразу. Но что днем, что вечером поселок оставался таким же безлюдным. В нем, казалось, совсем нет людей, как и собак.

В окна дома тоже вползали тени, и темнота начинала сгущаться в его углах. Я включила свет, но он горел далеко не везде. Только в двух комнатах и сенях под потолком тлели тусклые лампочки. От них становилось еще более не по себе.

– Вы боитесь темноты, – заметил Малик. Он как раз закончил чинить рамку и теперь критически осматривал свою работу.

– О нет! – я едва не рассмеялась. – Совсем наоборот. Я бы сказала, что темнота мой друг. С ней можно даже играть, особенно когда ты семилетний ребенок, запертый на ночь в сарае в воспитательных целях.

Малик пожал плечами.

– Не думаю, что отец, назвавший дочь в часть персонажа компьютерной игры на такое способен.

– А это и не он. В общем, темноты я не боюсь. Меня скорее пугает тусклый свет и тишина. И я предпочла бы посидеть в сумраке. Но судя по вашему, Малик, взгляду, вы против.

– Надеюсь вашу дочь вы так не воспитываете, – вернулся Малик к своей теме.

– Что-то вы беспокоитесь о ней больше, чем я, – я улыбнулась. – Нет, серьезно, я же сказала – Дима хороший отец.

– Тогда почему он запрещает вам видеться с ней?

Приоткрыв занавеску, я выглянула на улицу. Лицо из окна напротив пропало. Над крышей дома клубились темные облака и едва заметная сизая струйка дыма.

– В первый раз я столкнулась с тем, с чем теперь борюсь, когда осталась с ней одна. Ей было чуть меньше года, а я была напугана и растеряна. Обычно всегда дома был кто-то еще – или Катерина Андреевна – моя свекровь, или Дима, или няня, которую иногда приглашали, не веря, что я могу справиться сама. Я честно пыталась, но меня всегда мягко отстраняли от кроватки и пеленок и отсылали с важных заданием – проверить термостат или поставить чайник. Но в тот день Катерина Андреевна вспомнила про что-то жизненно необходимое, что не могло подождать до утра. Я не думала, что ее не будет больше десяти минут – магазин тогда находился прямо в нашем доме, хотя уже подумывал уступить место агентству недвижимости. Даша сидела на полу в окружении игрушек, жевала пирамидку и смотрела мультфильмы, иногда отвлекаясь на то, чтобы обсмеять особо забавный момент. Мне особо нечем было заняться, и я смотрела в окно как капает дождь. До того момента, как услышала незнакомую музыку там, где ее быть не должно. Напряженный момент в мультфильме вообще не предполагал музыкального сопровождения, но оно было и сначала походило на шипение и писк, а после сменилось далекой мелодией, сквозь которую пробился детский голос. Даша почуяла неладное и отвлеклась на игрушки. Какие-то новшества в привычных мультиках она не терпела. Я подумала, что что-то случилось с телевизором или тем сервисом с детскими программами, которые исправно оплачивал муж. Но картинка на экране замерла, оставив волка с разинутой пастью. Голос никуда не исчез, он принадлежал ребенку, но звучал неестественно, как-то механически и обращался