Царёв Пророк - Денис Нивакшонов

class="p1">Григорий остался один. Он чувствовал усталость, навалившуюся на него внезапно, всей тяжестью проделанной работы и ответственности за будущее. Но сквозь усталость пробивалось новое, незнакомое чувство. Не триумф, нет. Скорее, удовлетворение мастера, который видит, что сложный механизм, собранный его руками, наконец-то, со скрипом, но начал работать.

Он подошёл к горсти зерна, которую отложил как брак, и сжал её в кулаке. Колосья укололи ладонь. Это была боль настоящего, живого дела. И в этот момент он понял, что не хочет возвращаться. Не потому, что не мог, а потому, что здесь, в этой суровой, пахнущей дымом и хлебом стране, осталась его часть. Его долг. Его искупление.

Он разжал ладонь, и зёрна, жёлтые и твёрдые, рассыпались обратно на стол. Всходы уже были посеяны. Теперь предстояло растить их и яростно бороться с плевелами, которые, он знал, взойдут обязательно.

Глава 18

Лето в Москве выдалось знойным и душным. Воздух над городом колыхался от жары, смешивая запахи цветущих лугов за стенами, конского навоза и смрада с задворков. Григорий, выйдя из прохлады Казённой палаты, на мгновение ослеп от яркого солнца и задохнулся. Ему казалось, он может потрогать этот воздух — густой, тяжёлый, как кисель.

Он шёл по заданию Годунова — инспектировать ход строительства новых амбаров на Варварке. Дело двигалось, но мешкотно, с проволочками. Подрядчики ворчали на дороговизну леса, работники ленились под палящим солнцем. Григорий, уже научившийся разбираться в плотницком деле не хуже иного целовальника, указал на несколько огрехов, и его слова, подкреплённые царским именем, заставили мастеров суетиться.

Возвращаясь в Кремль, он свернул в лабиринт узких, грязных переулков Китай-города. Он любил эти маршруты — они напоминали ему, ради кого всё затевалось. Вот в открытых дверях кузницы мелькают загорелые спины, слышен ритмичный стук молотов. Вот торговка с лотком зазывно предлагает «свежую репку». Вот две женщины у колодца о чём-то спорят, звонко размахивая руками. Жизнь, кипучая, неприглядная, настоящая.

Внезапно его путь преградила небольшая толпа, собравшаяся у входа в убогую, покосившуюся избу. Люди стояли, перешёптываясь, и качали головами. Из открытой двери доносились приглушённые рыдания.

— Что случилось? — спросил Григорий у старика в засаленном зипуне.

Тот, окинув его взглядом с ног до головы, снял шапку.

— Беда, боярин. У Марфы, вдовицы той, сынок помер. Единственный. На стройке царёвой, слышь, бревно на него упало. Вчера ещё парень был — здоровый, весёлый… а нонече…

Григория будто ударили под дых. «На стройке царёвой». На одной из тех самых, что он курировал. Он молча раздвинул толпу и вошёл в избу.

Внутри было темно и душно. В переднем углу, на лавке, лежал завёрнутый в грубый холст парень лет шестнадцати. Его лицо было неестественно бледным, волосы тёмными прядями прилипли ко лбу. Над ним билась в истерике женщина — видимо, мать. Её лицо было распухшим от слёз, а руки с иссечёнными в кровь костяшками судорожно сжимали и разжимали край холста. Рядом стояла соседка, безуспешно пытавшаяся её утешить.

— Ох, Васятка мой… кормилец… как же я одна-то… — причитала вдова, не замечая вошедшего.

Григорий застыл на пороге. Он видел мёртвых — и в своём времени, и здесь, за годы жизни в XVI веке. Но этот мальчик… он погиб на «стройке будущего», которое Григорий создавал, чтобы спасать жизни. Гротескная, чудовищная ирония судьбы.

— Кто ты? — вдруг подняла на него глаза вдова. В её взгляде не было страха, лишь пустота и безысходная боль.

— Я… я от государя, — тихо сказал Григорий, и слова показались ему чужими, фальшивыми. — Мне… очень жаль.

Женщина смотрела на него, не понимая. Соседка прошептала:

— Это, Марфа, государев человек. Советник.

Лицо вдовы исказилось не гневом, а каким-то горьким недоумением.

— Зачем? — просто спросила она. — Зачем он забрал его? На что он вам, царю-батюшке, сдался? Мы подати платили… он не пьяница был, не бродяга… работящий… Зачем?

У Григория не было ответа. Все его знания истории, вся его миссия по спасению страны рассыпались в прах перед этим простым, убийственным вопросом. Что для этой женщины Лжедмитрий, Великий голод или Смута? Её личная Смута уже наступила.

Он молча опустил руку в свой кошель — тот самый, из которого платил за «государеву копейку» — и вынул несколько серебряных монет. Это была его зарплата советника. Он положил их на лавку рядом с телом.

— На помин души, — глухо сказал он.

Вдова не взглянула на деньги. Она снова уткнулась лицом в холодное плечо сына.

Григорий вышел из избы, чувствуя себя причастным к убийству. Солнце слепило, а в ушах стоял её вопрос: «Зачем?»

Он почти бегом добрался до Кремля и, не заходя к себе, направился в покои Годунова. Ему нужно было говорить. Сейчас. Пока не остыло.

Борис был не один. В кабинете сидел Патриарх Иов. Они о чём-то тихо беседовали, но замолчали, когда в дверях появился Григорий — бледный, с взволнованным лицом.

— Входи, брат Григорий, — Годунов смерил его взглядом. — Мы как раз поминали твои труды. Патриарх доволен ходом строительства амбаров в Троице-Сергиевом монастыре.

— Государь… мне нужно… — Григорий попытался собраться с мыслями.

— Что с тобой? — насторожился Борис. — Вид у тебя, как у покойника.

— На стройке на Варварке… погиб парень. Под бревном. — Григорий выдохнул. — Я только что был у его матери. Вдовы.

В кабинете повисла тишина. Иов с сочувствием покачал головой.

— Царство ему Небесное. Господь прибрал душу праведную. Надо отслужить панихиду.

— Он погиб не по Божьей воле, а по нашей нерадивости! — вдруг горячо выкрикнул Григорий. — Мы затеяли это строительство, мы гоним сроки, а о технике безопасности никто не думает! Этот парень — первая жертва нашего «спасительного» плана! Как мы будем смотреть в глаза его матери? Как мы будем говорить о «спасении народа», когда сами же его и губим?

Он говорил страстно, почти обвиняя. Годунов слушал, откинувшись на спинку кресла, его лицо было непроницаемо.

— Успокойся, — холодно произнёс он. — Строительное дело — не девья посиделки. Там всегда кто-то гибнет. Так было, есть и будет. Ты думаешь, при постройке стен Кремля не гибли люди? Гибли. Десятками.

— Но мы можем это изменить! — настаивал Григорий. — Ввести правила! Назначить ответственных за безопасность! Улучшить условия! Платить пенсии… то есть, содержание семьям погибших!

Годунов и Иов переглянулись. Выражение их лиц ясно говорило: этот человек говорит на непонятном языке.

— Ты живёшь в мире книжных сказок, брат Григорий, — устало сказал Борис. — Где найти столько надсмотрщиков? И кто будет платить этим семьям? Казна? Так мы разоримся в первый же год. Нет. Случилось горе —